Над фотографией смеялись на разных медийных сайтах, о ней писали больше, чем о чем-либо, сказанном Беа в статье. Она все еще злилась из-за этой глупой фотографии, которая в любом другом, не рабочем, контексте ей бы очень даже понравилась.
– Я бы выбрала другую, – сказала она, стараясь, чтобы в этом звучало пренебрежение, а не попытка защититься.
– Да почему? – Так настолько пристально на нее смотрел, что она попятилась. – Желтое платье, зонтик, эти висящие утки. Мне показалось, блестящий снимок. Сильный.
– А, – с облегчением сказала Беа. – Эта фотография мне тоже нравится.
– Я не знал, что есть другие, – ответил он. – Надо будет поискать.
– Эта лучшая.
Она чувствовала, как у нее загораются лицо и шея, и попыталась отойти. Он так неотрывно смотрел. От этого кружилась голова.
– Побудьте со мной. – Он положил руку ей на запястье, и все ее существо озарилось. – Здесь все такие скучные. Останьтесь, расскажите мне что-нибудь интересное.
Она пришла к нему на занятия на следующей неделе и ходила каждую неделю до конца года. Она была хорошей студенткой, серьезной и усердной, тихой и без претензий. Великим поэтом она не была, но Стефани оказалась права; было интересно заниматься чем-то новым, чем-то без определенного результата или давящей необходимости показать себя.
Беа дождалась, пока перестанет быть студенткой Такера, прежде чем начать с ним спать. Он счел, что она этого избегает, потому что он почти на двадцать лет старше, женат и у него взрослые дети, но дело было не в этом. Беа просто не хотела заниматься сексом с преподавателем, не хотела, чтобы их история началась с этого, а к тому времени – когда то, что они будут вместе, стало вопросом «когда», а не «если» – им обоим было уже ясно, что история у них будет.
По крайней мере, таков был сюжет, сплетенный ею для Такера; и отчасти этот сюжет был правдой, но правдой было и кое-что другое: ей нравилась власть, которую ей давало его желание. Она не могла выдать нечто значительное – написать роман, – и это заставляло ее чувствовать себя такой самозванкой, так ее пугало, что его желание стало бальзамом. Ей нравилась тайна вокруг того, чем они, безусловно, собирались заняться. Поначалу она с ним немилосердно флиртовала. Просила о частных консультациях и одевалась на них так, словно собиралась раздеться, хотя знала, что этого не будет. Она носила его влечение с собой, как заколдованную монету в кармане, которую могла потратить, как только решит, что готова.
Вскоре после того, как у них начался роман, он снял квартиру в Верхнем Вест-Сайде, чтобы у них было место побыть вдвоем – и не в кишевшей тараканами студии, которую она снимала в Нижнем Ист-Сайде, в доме, в холле которого время от времени вырубался какой-нибудь наркоман. Он бы ушел от жены – дети выросли, жена большую часть года преподавала в Дублине, – но Беа нравилось, как все сложилось. Ей нужно было уединение.
Когда она собирала прошедшие годы в логические последовательности, земля не так уходила из-под ног. Вышел сборник новелл, потом год в Севилье, попытка (и провал) написать то, что она называла своим
Когда умер Такер, она собралась освободить квартиру. То был единственный раз, когда она попросила Франси о досрочной выплате из «Гнезда», единственный раз в ее жизни, когда она вообще подумала о «Гнезде». Она остолбенела, когда ей позвонил юрист Такера и сказал, что квартира теперь ее. Чистое владение, без ипотеки. Так о ней побеспокоился; он с презрительным сомнением относился к неясной юридической и финансовой структуре «Гнезда».