Гнездо аиста

В Стакчине члены кооператива разобрали скот. Когда стадо в полдень возвращалось в деревню, они перехватили его и каждый погнал своих коров к себе в хлев. Мы приехали туда, когда там все еще были в приподнятом настроении. С нами прибыли четверо сотрудников службы безопасности. Вполне понятно. Ведь это был самовольный угон кооперативного скота, грубое нарушение устава кооператива. Мы хотели сперва провести собрание. Партийное собрание. Но нам это не удалось. Члены партии «спасались» от нашей помощи. Я сам видел, как один из них, углядев нас, выскочил из окна в сад. Это был Васил Вирчик, председатель здешней партийной организации.

Прошел час, другой… Мы ждали. Тщетно. Тогда мы пошли по домам и привели скот обратно. Недосчитались, правда, семи коров, они, мол, еще на пастбище куда-то запропастились.

В глазах людей были ненависть и ожесточение. Мы видели понурые фигуры, слышали протестующие, яростные выкрики: «Почему вы не даете жить так, как нам хочется?», «Пошли вы к черту!»

Но мы все же вернули скот в кооперативный хлев.

Делая это, я поступился своей совестью. Самовольный угон скота! Мне было ясно: если не погасить эту искру, она перебросится отсюда дальше, произойдет цепная реакция. Ее необходимо было загасить. Но разве существуют две совести у коммуниста? — размышлял измученный и осунувшийся Гойдич, задумчиво глядя на обивку стола, на котором рыжело старое пятно от пролитого кофе.

Его размышления прервал Врабел:

— Расскажи, как все было на самом деле.

— Что значит «на самом деле»? Ведь ты получил отчет. И мы разговаривали с тобой по телефону.

— Да. Но этому трудно поверить.

— Я могу повторить тебе все еще раз. Председатель партийной организации Вирчик был одним из первых, кто погнал коров к себе в хлев. Мы вызовем на следующее заседание бюро весь партийный комитет и коммунистов из национального комитета Стакчина. Но что это даст? Знаешь, временами я чувствую себя мухой на липучке.

— Мы не можем идти на попятный, — сказал Бриндзак.

Врабел уставился на Гойдича.

— Не понимаю я тебя. То, что случилось у Валента, уже перебрасывается и к вам, в Горовецкий район. — Помолчав немного, Врабел резко добавил: — Это возмутительное разгильдяйство — то, что вы не сумели предотвратить назревавшую ситуацию. Подобные эксцессы мы должны ликвидировать в зародыше.

— Разумеется, — поддакнул Бриндзак. — Я полагаю, что после нашего вмешательства ничего подобного не повторится.

— Для этого нужно создать еще и предпосылки, — сказал Врабел. — Опасаюсь только, что… Но ведь летом прошлого года, приступая к организации кооперативов, мы не загадывали и не дожидались, что нам выпадет — орел или решка. Наступление наше мы должны продолжать и проявлять при этом всю свою революционную непреклонность. Враг хотел бы подорвать наш тыл. Но мы снова его атакуем и прорвемся вглубь. Вы понимаете, как это важно?.. Ведь с прошлого года, когда нас вынудили вести это наступление, ничего не изменилось.

Что он говорит? Новое наступление и… эксцессы! Новое наступление. Господи, да как же он хочет вести это новое наступление? Разве можно настолько вырываться вперед?.. — встревоженно думал Гойдич. Эксцессы… Слово это, как заноза, застряло в его мозгу.

Гардик, председатель районного национального комитета, обернулся к нему. Когда их взгляды встретились, Гойдич почувствовал, что Гардик разделяет его тревогу, и это его согрело.

Сойка явно нервничал, он вдруг выхватил изо рта только что зажженную сигарету и смял ее. Несколько дней назад Сойка сказал Гойдичу с ухмылкой: «Ты слышал? Турция, говорят, объявила нам войну. Мы, мол, ввели у себя без их ведома турецкий способ хозяйствования!» Было это, правда, неделю назад.

Галушка и Гриц понимающе подталкивали друг друга локтем. Михалик молчал.

В прищуренных темно-карих глазах Бриндзака Гойдич увидел откровенную насмешку.

Он опять поглядел на Врабела.

Новое наступление! Ты что, ослеп? Не видишь, что происходит?

В эту минуту Гойдич забыл о своем уважении к Врабелу. В нем все сильнее закипала злость. Он молчал, но мысленно вел с ним спор.

Ты в самом деле глух и слеп. Тогда я скажу тебе прямо — мы зашли в тупик. В самом воздухе я чувствую моровое поветрие. Даже Петричко и тот совершенно растерялся, а это уже кое-что значит. А может, надо думать одно, а говорить другое? Одно мнение будет личным, а другое — служебным? Еще когда мы галопом мчались вперед, мне все это ох как не нравилось. Уже тогда, помнишь, Врабел? А теперь у тебя душа не болит за то, что происходит? Ведь мы и представить себе не могли даже еще несколько месяцев назад, что такое может статься. Разве мы не хотели в тех невероятно трудных обстоятельствах укрепить тыл? Да… Ты уже забыл, что сам говорил здесь же? «И вам никогда не приходило в голову передвинуть фронт повыше?.. Калужа, Стакчин, Ольшава. Укрепить тыл себе и Валенту. Окропить деревни живой водой?»

А была ли эта вода живой? Может, она была мертвой?