Гобелен с пастушкой Катей

Мы расселись на бархатных креслах, пооглядывались на публику и приготовились слушать. После некоторой задержки на кафедру поднялся некто в роли распорядителя и объявил выступление Андрея Прозуменщикова, как приглашение к размышлению и последующей дискуссии. Зал приветствовал. Затем из-за кулис вышел гвоздь программы и направился к месту чтения. Как почти все великие люди, Андрей Прозуменщиков не особенно вышел ростом, но возмещал недочет телосложения уверенностью движений и шириной шага. Внешне он выглядел, как впечатляющая помесь «нового левого» (фильмы французской Новой волны, экзистенциализм, Сартр, студенческая революция 68-го и тому подобное) с кондовым (однако себе на уме) отечественным мужичком-самоучкой.

Чрезвычайно сложным получился образ, но объект описания производил неоднозначное впечатление. Обаяние в нем было несомненное. Внешний вид докладчика дополняла национальная униформа: волосы под горшок, усы, бородка и сверх того очки. Стекла динамично поблескивали.

Очень стыдно признаваться, но я пропустила первую фразу выступления и отчаялась понять дальнейшее. Оратор, по всей видимости, очень не хотел ударить в грязь лицом перед ученой аудиторией и сразу, без разминки, погнал речь в глубь столь сложных материй, что мое образование не поспело и забуксовало с первых философских построений. Пережив сей удручающий момент, я смирилась и стала изучать лектора чисто визуально, а доклад шел сам по себе, как посторонний шум. (Аналогичные казусы случались со мной на лекциях по научному коммунизму.)

Прозуменщиков тем временем говорил с большим убеждением, вероятно, не догадывался, что часть аудитории не в состоянии постичь его доводов. Иногда он улыбался простодушной, отчасти виноватой улыбкой, иногда произносил нечто вызывающее и ждал реакции, но, увы, ее не следовало. Боюсь, что не я одна оказалась вне сферы понимания. Где-то на половине выступления я шепотом спросила Гарика, справляется ли его научно образованный ум с предложенной духовной пищей. Гарик смущенно сознался, что потерял мысль в начале и до сих пор не смог найти. Оставалось признать свое полное интеллектуальное поражение и ждать конца доклада.

Ближе к третьей четверти по залу стали порхать шепот и шелест, по всей видимости, большая часть аудитории не справлялась. Мы с Гариком были не одиноки в своем невежестве.

Следующей ступенью дерзания явилась догадка, что оратор переусложнил доклад. В более доступной форме выступление принесло бы больше пользы как репутации докладчика, так и просвещению публики.

До классической ситуации из романа «Бесы»(сочинение Ф. М. Достоевского), когда в зале кто-то невольно воскликнул: «Боже, какой вздор!», было еще далеко, но направление наметилось верное. Публика начала в дополнение к шелесту и шепоту шаркать ногами.

Последняя четверть выступления сопровождалась явственным гулом, сквозь который донеслась наконец почти понятная фраза: «Вернуться к истокам — самодержавию, православию и народности!»

Только я не уловила, цитировал ли Прозуменщиков кого-либо или высказывал личную выстраданную мысль. Среди моих колебаний доклад незаметно завершился, и в зале зависло тяжелое молчание. Потом с отдалённых мест прохлопали бурные, но жидкие аплодисменты. Когда овации заглохли, публика стала резво подниматься с мест. Наступил долгожданный перерыв.

Мы с облегчением выскочили в фойе и стали совершать пешие круги, разглядывая собравшихся. Было крайне неудобно, что я затащила спутника на бессмысленное мероприятие, а вежливый Гарик старался меня утешить.

Так мы прогуливались достаточно долго, и я начала опасаться, что вечер прошел напрасно, часовое созерцание Прозуменщикова на трибуне с практически отключенным звуком мало что добавило к его светлому образу.

Покружив по фойе, мы изменили маршрут и остановились в нише у мраморного подоконника. Теперь ученая толпа плыла мимо, а мы провожали ее взглядом. В этой позиции нас отловил Валькин наниматель.

— Внимание, это к нам! — сказала я Гарику, когда из людского потока вынырнула знакомая фигура мэтра Криворучко.

Вид его был привычно ужасен, хотя меценат оказался при параде: на джинсы ниспадала просторная хламида с начесом и иностранными надписями, из широкого ворота торчала жилистая шея. Вымытые на сей раз волосы были заложены за уши.

— Приветствую вас, прелестная Катрин, — произнес философ, жмурясь от слегка наигранного счастья. — Вы сегодня обворожительнее, чем всегда.

С меньшим благоволением наниматель представился Гарику, не протягивая руки и почти не проявляя интереса:

— Криворучко, Павел Петрович.

Пропустив мимо ушей ответ Гарика, Павел Петрович затем обратился к нему формально.

— Надеюсь, вы не будете препятствовать, если я на какое-то время уведу вашу спутницу? Нам с нею предстоит конфиденциальный разговор, — поведал он.

Получив вежливое согласие, Павел Петрович увлек меня за собой в людское море. Пока мы пробирались сквозь фойе, он говорил вполголоса: