Гобелен с пастушкой Катей

Козлом отпущения оказался презренный белый мужчина (не присутствующий, а символический), каковой построил эту тюрьму тела и духа (западную цивилизацию), умышленно держит в ней и злонамеренно угнетает остальных, в том числе белых женщин, а последние не спешат понять свое унижение и воспротивиться. Присутствующий дяденька только ежился под градом страстных обвинений, а тетеньки колебались. Не знали, стоит ли признать себя жертвами угнетения и встать в ряды протеста или пощадить беднягу.

Мне, как можно догадаться, места в духовных баталиях не нашлось. Меня никогда не угнетали ни белые, ни черные мужчины, а западную цивилизацию, отвергнутую черным большинством, я вкушала всего три дня, и не успела заметить, чтобы эта страна была столь несчастна и безнадежна. У меня имелись иные критерии бедности и богатства, свободы и угнетения. Однако, если бы я рискнула высказать черным братьям и сестрам свое мнение, боюсь, что меня линчевали бы на месте.

Поэтому я помалкивала и ближе к обеду услышала, что аудитория спонтанно разделилась по другому признаку. Черные женщины объединились, дали роздых белым угнетателям и стали дружно упрекать черных мужчин, в том числе и присутствующих. Оказалось, что черные мужчины совершили в целом и по отдельности черное предательство. Сдались на милость алкоголю, наркотикам и беспечному образу жизни, предоставив черным женщинам работать и растить детей одним. Поэтому так оскудели черные семьи, пребывают в бедности, преступности и на милости социальных программ обеспечения.

Черные мужчины в целом признавали вину, но причины отступничества приводили удивительно отечественные. От тяжелой жизни и от вас, настырных, пьем и гуляем, желаем хоть на минуту забыться. Очень уж вы нудные, а жизнь несправедлива, смысла в ней особого нету, вот найдем, тогда может быть…

На данной пессимистической ноте спорщиков застало обеденное время, все дружно отправились в столовую, где участников ждал обильный, заранее оплаченный ланч. За едой я обменялась парой слов с отечественным юношей, он доложил, что темы беседы в их группе всплыли совершенно аналогичные: черные и белые, мужчины и женщины.

Послеобеденное мероприятие собрало участников в одной большой комнате. За столом сидел научный персонал и принимал упреки, а представители групп располагались кругом и выступали. Как-то незаметно всеобщее недовольство вновь пошло по привычному руслу, замелькали приевшиеся слова: «черный мужчина, белая женщина, черная женщина, белый мужчина»… «Он как белый мужчина сказал…», «Я как черная женщина говорю…»

Особенный эффект заявления получали в переводе с английского на русский, жаль, что не каждый мог оценить. Дело в том, что дискуссанты употребляли не привычные у нас слова man — «мужчина» и woman — «женщина», а нейтральные в английском языке, применимые к людям определения: male и female, обозначающие мужское и женское начало. Однако точный русский перевод гласил: «самец» и «самка».

Поэтому люди говорили: «Я черная самка, а вы — белая самка…» или «Я не знаю, кем себя считать, черным самцом или профессором университета…» Пока я не притерпелась, то думала, что скончаюсь от героически сдерживаемого смеха, и сидела полуотвернувшись к окну, чтобы скрыть разбиравший меня неприличный хохот. Юноше из русской группы приходилось не легче, а когда он справился, я спросила шепотом через два стула, каково ему чувствовать себя белым самцом, и парень изнемог опять, но нашел силы показать мне кулак за стульями.

Тема черно-белых мужчин и женщин не иссякала до позднего вечера, лишь пришедший уборщик с метлой положил ей конец. Он был, между прочим, черный мужчина.

Совершенно без сил я добралась до машины доктора Бивен (не могу назвать ее белой самкой!) и плюхнулась на сидение рядом с ней. Мы обменялись парой слов, я информировала, что обогатилась бесценным опытом, узнала, что я — белая женщина, до сего дня данная аксиома проходила мимо моего внимания. Жанин печально улыбнулась и выразила надежду, что мне было не очень тоскливо. Я заверила, что наоборот, и довела до ее сведения тонкости русско-английских значений ключевых слов. Жанин быстро поняла, послушала русское звучание, сказала: «Мон дье!» и даже чуть-чуть посмеялась.

Черной тропической ночью она доставила меня к жилищу Бориса, пообещала заехать наутро в то же время и отбыла. На этот раз Борька знал, что меня привезут поздно, и почти не занудствовал, только не поверил, когда я в красках расписала конференцию. Он в принципе не одобрял привычку все высмеивать и не выносил, когда я называла его супругу змейкой и другими рептильными именами.