— Здравствуй, бумажная душа! Такое утро, а он, точно святой ишан, в темную келью залез. Извини уж, мы всего на минуточку. При этом она оглядывалась и глазами подбадривала оробевшего кузнеца.
— Да куда вы, куда вы! — всплеснув руками, кинулась к ним Джемал-эдже. Таган появился в дверях, и он вовсе не был сердит на мать, которая чуть не до слез огорчилась тем, что не укараулила сына от быстрой, как молния, Айнабат.
— Мы уже начали готовить щиты, — тараторила девчонка. — Помоги. Вот Бяшим-ага опытный мастер, он в чертежах разбирается, мы сами изготовим, только наметь.
— Вот это я понимаю! — обрадовался Таган и стал чертить карандашом на синеватом листе железа разные формы отверстий. — Вот, пожалуйста. Потом я еще зайду в кузницу, а сейчас…
— Так мы правда помешали? — испугалась или притворилась испуганной Айнабат.
— Думаешь, зря тебя останавливали? Ты вечно старших не слушаешь, — укоряла девушку Джемал-эдже.
— Да пустяки, успею, — сказал Таган.
Кузнец, так за все время и не проронивший ни слова, взвалил на плечо железо и двинулся вслед за Айнабат.
Мать усилила бдительность. Отложила шерсть и примялась бродить от ворот к саду, отгоняя кур, падких на рис.
На дороге за воротами показалась статная фигура: вернулся из города Сувхан, и у Джемал отлегло от сердца. Свекор сменит ее, а то ведь ей давно пора в червоводню, там ждут. Но вот свекор, помахивая камчой, приблизился к дому, и невестка пуще прежнего забеспокоилась. Какой он караульщик! Сейчас велит подать чай в комнату, где занимается Таган, и начнет рассказывать, как ездил в город. Нет, не жди теперь покоя. Задержать бы старика, да как задержишь, когда он идет в собственный дом. И Джемал пустилась на хитрость.
Не успел свекор дойти до крыльца, как она тихим голосом сообщила печальную новость:
— Наша ослица с утра невеселая, не пьет, не ест. Уж не заболела ли?
Сувхан круто повернул в хлев. Мышастая ослица, прядая ушами, потянулась к нему. Бурый осленок тоже поднял голову. Сувхан принялся ощупывать их.
— А Таган-джан с утра сидит пишет. Ему, видно, поручили важное дело, — стоя за спиной свекра говорила невестка.
— Много ты понимаешь! — перебил ее Сувхан. — Кто ему поручит? Таган-джан сам им поручает… Видела бы ты, как он с людьми толкует.
— Строго-настрого приказал караулить, никого не пускать. А люди, как нарочно, идут и идут. Ярнепес… хоть и стыдно врать, все-таки согрешила: нет, мол, дома, вечером приходи.
— Подумаешь! Ярнепес, так уж мы должны и работу бросить. Какой же стыд? Дай-ка мне чаю.
— Сейчас. И все-таки нехорошо обманывать, а я, грешница, обманула.
— Ну нечего зря молоть; пусть твой грех будет моим грехом. Нашла пустой разговор, — проворчал Сувхан, подбрасывая ослице люцерны.
— Так уж ты карауль, никого не пускай.
— Заладила! Не понимают без нее.
Невестка вскипятила воду в тунче[5]
, убрала рис и ушла. Сувхан поглядывал за ворота, скучал. Он не привык к одиночеству, и оно уже начинало его тяготить. Хотелось кому-нибудь рассказать, как съездил и о чем думал по дороге. А внук за стеной корпел над своими бумагами, точно читал молитву, которой не предвиделось конца. Время от времени он вставал, расхаживал по комнате и бормотал себе под нос обрывки фраз, потом останавливался у стены, машинально гладил висевшее на турьих рогах дедово ружье и снова садился за стол, набрасывая строчку за строчкой. Дело подвигалось к концу, когда на веранде раздался голос деда.— Явился, хромой бай? Садись, попьем чайку. Я тут, один, со скуки помираю. А Таган… — Старик понизил голос, но все-таки слышно было, как он пробубнил: — Уж тебе не стану врать: дома, занимается, а я на карауле… — И опять забыл соблюсти тишину, грянул во весь голос: — Ну как там живете-ладите со своим начальством?
При такой опеке наверняка уж не напишешь ни строчки. Да и любопытно: кто же это «хромой бай»? Ну конечно, возле крыльца на кошме с дедом сидит его приятель Сапар-ага, конторский сторож. Они увлеклись, шумно заспорили. И спорят, отметил про себя инженер, о том же, что волнует его самого. И подход к проблемам у этих безграмотных стариков схож с его собственным подходом.
— Воды, ты ее вдоволь каждому дай, но опять же не прохлаждаться у воды, а перегонять ее надо в медовый сок, в чистое виноградное вино, — рассуждал практически настроенный Сапар-ага.
— Мало того, чтобы сок получать или вино, — по-своему судил Сувхан. — Мало того! Вода, она ведь без движения — болото, а за болотом — паршивая земля, мертвый солончак. Живая вода — всегда движется; а как и куда — вот ты что скажи мне! Пусть зря не петляет, бежит и сама видит, куда бежит.
Сторож кивнул и перевел разговор на другое.
— Ты мне, кажется, жевательного табаку с базара обещал привезти. Я за тем и шел сюда. Думаю, пойду спрошу насчет обещанного. Привыкнешь, так без него все не то.
— Привез, да еще какого! — отвечал Сувхан. — Покупаю у одного мужчины, выбираю по вкусу, а сам тебя вспоминаю: эх, дай бог, чтобы Сапару тоже понравился. А дома, заметь, табак я никогда не держу в сухом месте. Вон где держу, там прохладно и сыровато. Погоди-ка!