Год веселых речек

Вернулся Таган домой усталый и взъерошенный, но выпил чаю — и усталости как не бывало. День прожит не зря. Если еще полчасика, пока свет не выключили, повозиться с цветной картой — свести воедино сведения гидрометров с того берега и старые данные изыскателей да сопоставить это с рассказами пастухов, то день завершится отменно.

Когда ложились спать, дедушка, между прочим, сообщил: Чарыяр среди дня искал Тагана, сам заходил и людей присылал. Должно быть, сильно тревожится: Таган помогает Мергенову, и тот опять обскачет кумыш-тепинцев.

Так и есть. Наутро, когда сели завтракать, подъехал ка газике Чарыяр.

— А я за тобой, джигит.

— Почему же такой суровый? — Поинтересовался Таган. — Закуси с нами, сердце смягчится.

— Некогда. Земля горит, сам понимаешь. Народ на поле нас ждет, едем.

— И что там у вас за пожар?

— А то. Ты вон целый день батрачил на этого хитреца: так, может, нам сегодня честь окажешь. Хоть уж не в первую очередь, после него. Вроде бы не чужие.

— Ох, башлык, небось хочешь, чтоб и солнце светило только на твой Серебряный холм. Нельзя так. И там народ как у тебя. Ну разве схитрил Мергенов, что раньше тебя кончил сев, быстрей принялся за хошар[7]?

— Мы тоже не спим. Едем скорее. И все-таки твой Мергенов из плутов плут. На районном собрании глотку надрывал: «Машины, машины давайте, ослов и верблюдов запрягать не станем, пусть отдыхают как в санатории!» А вчера я издалека случайно взглянул: эге, вон какой санаторий. Пыль столбом. Роют-копают. И больше обходятся ослами да верблюдами. И сам, как голодный зверь, мечется по полю. На собрании любит головы нам морочить. Фальшивый человек! — Чарыяр нахмурился. И только когда подъезжали уже к месту, спросил: — А как с Мертвой падью?

— Ты же слышал в тот раз, при секретаре райкома: я против.

Чарыяр отвернулся и больше не вымолвил ни слова.

Их поджидали колхозники. Опираясь на лопаты, они стояли на откосе и слушали техника, который в чем-то их наставлял и показывал на пестрые рейки. Техник был тот самый Чарыев, а в толпе выделялась ярко-красным платьем Айнабат.

— Таган-джан, — заговорила она еще издали, — смотри, наконец-то раскачались. А сев кончим, все перекочуем сюда, и пойдет!.. Только не поленись, помоги уж нам.

— У Мергенова вы закончили? — спросил Таган техника.

— Нет еще, — ответил Чарыев, опять робея перед инженером. — Там осталось пустяки.

— Это я выпросила его, — вставила Айнабат. — Меня досылали к Мергенову для переговоров: у нас ведь сложные дипломатические отношения, как между двумя различными державами.

— Тот не отпускал? — настороженно спросил Чарыяр.

— Сразу отпустил, можно было и не ездить, просто позвонить.

— У тебя все просто. Ну ладно, спасибо, ступай; а нам надо за лопаты браться.

Специалисты стали намечать лотковую трассу к распаханным под джарскую воду полям. Прочие, во главе с Чарыяром, сбросившим пиджак, копали отвод у крутого обрыва, там, где не мог пройти канавокопатель. Чарыяр любил физический труд и до председательства считался на хошаре неутомимым работником. Он и теперь неплохо орудовал лопатой и приговаривал:

— Эх, ребята, завидую вам! Все переживете меня, а я помру раньше времени.

— От чего же? — удивился пожилой колхозник. — Должность у тебя легче, а еда не хуже, чем у нас…

— Сравнил. Вы наработаетесь и храпите так, что ящерицы и те от страха не знают, куда деваться. А я лягу и кручусь с бока на бок: ни днем, ни ночью нет покоя.

Лишь после полудня он бросил лопату, отер лоб платком, надел пиджак и уехал, на всякий случай скрыв от Тагана и от своих, куда едет. Как выяснилось, отправился он к районным властям клянчить роторный экскаватор, который был в нетях — среди машин, затерявшихся в пути. А Таган весь день провел с земляками, и все его радовало — и разговор с людьми, и небо, и жаворонки над степью.

Засветло вернулся домой, пообедал, вышел в сад и лег в тени гранатового дерева, заложив руки под голову.

Только теперь он почувствовал приятную истому во всем теле, прикрыл глаза и стал дремать. Но почти сейчас же с соседнего двора донесся шум: ревели верблюды, может быть дрались, и хозяин их усмирял. Вскоре стало спокойно. Таган поднял голову, посмотрел на Серебряный холм в просвет между ветвями и почему-то вспомнил вечер с Ольгой. Вспомнил лицо ее, такое изменчивое, будто живет в нем трепет пламени; вспомнил внезапную нежность в простой фразе: «Бедный, бедный верблюжонок!»

Казалось, теперь установилось то, о чем он только мечтал, когда розовощекая, вся в инее лыжница, профессорская дочка, спасала его, утопавшего в сугробе. И смеялась неестественно громко. А глаза были такие…