Год веселых речек

Их спросили из-за двери: будут ли ждать шашлык, или начнут с одним горячим блюдом? Не долго думая, решили ограничиться одним; но пока в соседней комнате ссыпали на блюдо гору плова, Костромской добился-таки своего — втянул инженера в дискуссию. Юноша, видимо, чуточку даже подготовился к ней. Выбрав момент, он заявил, как-то картинно насупясь:

— Все равно, Таган Мурадович, скучное дело у вас. Особенно для молодых да в наш век. Вода и вода. Растительность, вегетарианство.

— Но воду же добыли кровью, — не удержался Таган.

— Либо воровали… — подхватил Костромской. — Тогда-то хоть жили веселей. Шумные базары, чайханы, умыкание невест, звон караванных колокольцев… Я читал. А нынче — агрегат, кнопочки нажимай, и шабаш. Ни ловкости, ни отваги не требуется. Честное слово, так скоро и люди нудными агрегатами станут. Тоска!

— Гм… страшно интересно. Особенно вшивые чайханы, верблюды на веревке… Сон в летнюю ночь! Но я бы все-таки осмелился посоветовать вам, Левочка, не только поверхностной беллетристикой голову забивать, а вникнуть кое во что поглубже. — Тагана немного сердило легкомыслие мальчишки, хотя он и дурит-то, скорее всего, из чистого пижонства.

Показался Меред с тарелками в руках, Лева подмигнул ему: ведем, дескать, свою линию и не сдаемся.

— Вот, мой ага[10], этот рыжий басмач на меня вильяет, — сказал Меред, нетвердо произнося русское слово. И Таган прицепился к слову, дважды вслух повторил «виляет», нарочно облегчая произношение. И вышло совсем нелепо. Он сам, впрочем, тотчас пожалел о нечестном приеме и далее старался исправить свой промах.

— Послушайте! — минуту спустя требовал он внимания Левы. — Положа руку на сердце, вы согласитесь со мной: в драках из-за воды очень мало романтики. И вы, Лева, только так, из озорства, этим восторгаетесь. А технику хулить — нам-то с вами! — непозволительно. Ординарный цинизм. Да такие, как вы и я, молодчики при нынешней технике легко могли бы вызвать у старых романтиков самую черную зависть.

— Ай спасибо! — вскричал Лева, протягивая своему оппоненту руку. Конечно, он был совсем мальчишка, и Таган охотно прощал его, но, между прочим, признался:

— Я тебе, друг Лева, чуть по шее не дал, так ты безбожно задираешься.

— Люблю задеть человека!

— Ну-ну. В другой раз осторожней. А в общем, дорогие товарищи, жизнь превосходна! — сказал Таган и совсем не в лад словам, горестно покачал головой. Тогда Лева, по-прежнему верный своему намерению — развлекать гостя, принялся болтать о девчатах.

У него оказался солидный донжуанский список, и он не преминул выдать несколько коротких хлестких историй. Все головокружительные успехи относятся к прошлому, пояснил Лева, а сейчас это надоело до смерти. Он умолк на минутку, и Таган невольно припомнил свои несложные похождения, грехи собственной юности. Ему-то и хвастаться, по существу, нечем. Два-три ранних увлечения, какие иссякают с наступлением летних каникул или с окончанием зимних, да позднее — связи с женщинами, тоже редкие и тоже мимолетные, кроме одной, ашхабадской, когда студент Таган Мурадов близко сошелся с лаборанткой института, у которой был ребенок. Пылкая дружба от весны до осени, потом — охлаждение и разрыв. От былого увлечения не осталось и следа. Но оно едва не завершилось загсом, так как студент почитал за бесчестье отказаться от слова, данного сгоряча. К счастью, лаборантка сама уклонилась от формальностей: то ли одумалась, то ли утешилась с другим… Расскажи сейчас Таган историю с лаборанткой, Левка наверняка высмеял бы его чрезмерную щепетильность. И он, Левка, явно хотел посвятить Тагана еще во что-то, но им помешали.

Квартирная хозяйка — туркменка со строгим неподвижным лицом — внесла на блюде плов. Меред принялся разливать коньяк, заигравший в посуде темным золотом. Молодые люди чокнулись. Таган, отхлебнув, задохся, поспешно стал закусывать, а железнодорожники глядели на него с укоризной. Лева безмятежно отдувался, щелкая языком, и говорил:

— А недурен напиток, право недурен!

Выпили еще — за присутствующих. У Татана голова затуманилась; захмелели и железнодорожники, но всячески старались показать, что коньяк для них все равно что газировка.

— Да, Завьялов мне здорово помог, теперь уж ни один дьявол не удержит: осенью в институт, — похвалился Меред. — А сам он только что уехал. Идем сейчас с Левой по перрону, там провожают его…

— Девушки с цветами? — усмехнулся Таган.

— Нет, мелкое начальство. Девушек не видел. («Значит, умчалась в экспедицию с утра», — подумал Таган.) Ох и глаз у канальи, прожектор, а не глаз! — как нарочно продолжал Меред о Завьялове. — Вчера нагрянул в депо и высмотрел как раз то, что хотели скрыть. Вот это я понимаю.

— Нда, ничего не скажешь, — с мрачной задумчивостью заключил Таган. — Вам-то еще полбеды. Нагрянул и уехал. А в мою жизнь, если хотите знать, Завьялов влез как бревно.

— А какой помехой вам он может быть? — удивился Лева. — Вы же в разных ведомствах.

— В разных, в разных. Нальем-ка еще, братцы! — нетерпеливо предложил Таган.