Годины

— Плачет, — сказал Капитан; он не отпускал его руки и, наверное, почувствовал упавшую слезу. Он подвинулся вплотную, обдав запахом пота и нечистоты; провел пальцами но руке до безвольно опущенного плеча, словно щупал у него мускулы; сжал с силой, как будто старался взбодрить болью; сказал невесело:

— Не дури, лейтенант. Не по годам принимаешь беды. А вытерпеть надо. Надо, лейтенант. Из этакого рая вырываются только терпеливые. Дом-то твой далеко?

Алеша плохо слышал, что говорил Капитан, немо глотал слезы, чувствуя, как унизительно вздрагивает плечо под чужой рукой, и боялся, что проявивший участие человек снимет сейчас с его плеча руку и снова он останется один на постылых кирпичах, в трудном ожидании смерти. Капитан не снял руки: как будто стараясь вернуть сознание Алеши к началу, важному для него и людей, молчавших близко в темноте, с настойчивостью спросил:

— Так где твой дом, лейтенант?

— На Волге! — где ж еще… — со злым надрывом ответил Алеша; резкостью он старался вернуть себя в ту действительность, в которой сейчас был. Как будто это ему удалось, и Капитан, кажется, его понял. Он спрашивал теперь быстро и требовательно, узнавая то, что ему было нужно, и Алеша подчинялся его воле. Он чувствовал, что жалость и участие кончились, что людей, собравшихся вокруг, интересуют его отношения с Красношеиным, и понял, что его судьба и судьба этих людей завязываются сейчас в один узел.

Капитан спрашивал, Алеша отвечал:

— Куда водит тебя полицай?

— К себе в дом.

— Что хочет?

— Зовет немцам служить.

— Почему выбрал тебя?

— Жили бок о бок. Думает, одного поля ягода.

— Разговор в доме без свидетелей?

— Без…

Капитан помолчал, как бы давая невидимым Алеше людям вникнуть в его ответы, вдруг жестко, в упор, спросил:

— Убить сможешь?

Алеша понимал серьезность разговора и все-таки не удержался, усмехнулся в темноту:

— Давно бы убил. Сил нет.

— Ну, в этом поможем. Итак…

…Впервые Алеша коротал часы не на острых, как гвозди, кирпичах, а на охапке соломы, брошенной на каменные плиты. И хотя соломы было чуть и пахло от вороха гнилью, он рад был тому, что вытянулся, что мог наконец уронить вдоль боков руки; рядом с ним, оберегая его, лежал с одной стороны Малолетков, с другой — Капитан.

5

Красношеин перехватил руку, нажал на запястье — нож выпал из пальцев Алеши.

— Хреновину задумал, Лексей! — Голос его был глух и насмешлив. Половинка высокой луны, попавшая в разрыв туч, осветила его лицо; Алеша увидел, что смотрит он вприщур и совершенно трезвыми глазами. За плечами Красношеина паутинно отсвечивали сплетения колючей проволоки; готовыми виселицами в ряд стояли огораживающие лагерь столбы. А позади, в развалинах бывшей котельной, таились трое, среди них Капитан, который так и не открыл своего имени. Капитан руководил побегом; он приказал ему вызвать Красношеина, убить, дойти до ворот, снять охранника. План был плох, опасен, это понимали все; но другого не было дано: через день пленных должны были раскидать по лагерям, и надежды всех троих теперь сходились на Алеше.

Двадцать шагов до развалин. Но эти двадцать шагов ни Малолетков, ни Капитан не пройдут живыми: Красношеин крикнет — и немец-охранник очередью от ворот всех положит на землю.

Алеша был обречен. Наверное, обречены были и те — трое; они уже выползли из стен завода на лагерный двор, уже переступили дозволенную им в ночи черту. Алеша стоял перед Красношеиным, с отчаянием обреченного выбирал, куда вернее ударить, чтобы без звука, хотя бы на полминуты, Красношеин упал. Он старался сейчас об одном — чтобы трое следящих за ним из-за разбитых стен котельной поняли, что он не предал их.

— Долго думаешь, Лексей! Я б тебя три раза пришиб, ежели б нужда была. Хватит дурака валять, зови своих! Знаю, не один в бега собрался. — Собрав остаток сил, уже в бездумном отчаянье, Алеша ударил, стараясь попасть под грудь. Но то ли он был слаб, то ли Красношеин слишком крепок, удар даже не покачнул его. Каким-то ленивым, привычным ему движением он заломил Алеше руку за спину, с силой притянул к себе.

— Негоже так-то! Не по-дружески! — Он прижал его так плотно, что худой своей грудью Алеша чувствовал литую красношеинскую грудь, сказал внушительно:

— Не теряй время, Лексей. Кличь своих. Ну!..

Лица их почти касались.

Алеша пробовал плюнуть в отсвечивающие белки красношеинских глаз, но рот его был совершенно сух, не набрал даже привычного сгустка крови.

— За дешево покупаешь, Леонид Иванович! — Голос его сорвался от ненависти и бессилия.

— Дура! С вами ухожу… — Красношеин тоже терял спокойствие. — Без меня ни тебе, ни им, — он кивнул на развалины котельной, — не выйти.

Он отпустил Алешу, поднял прижатую сапогом к земле финку, лезвием сунул в рукав.

— Скажи своим, охранника притишу. Не того надо бы, да… — В хрипловатом его голосе прорвалось что-то вроде сожаления. — Хрен с ним, всё одно — немец… Следи за мной. Как в воротах встану, пластайтесь по одному на выход. И тихо чтоб! Ну?!