Годунов. Кровавый путь к трону

А поводом для послания польского дипломата послужило перенесение царя на носилках в присутствии царицы и сына-наследника в церковь, где он пожелал молиться за укрепление своего здоровья. Усилившиеся провокационные слухи о неизлечимой болезни царя, его скорой смерти так или иначе обостряли новый династический кризис. Польские послы, злорадно потирая руки, на основании московских слухов, циркулирующих в разных слоях общества, делали неутешительный вывод для царской власти и партии Годуновых: ряды противников царя с каждым днем ширятся, никакие строгости и меры противодействия антигодуновским силам не приведут ни к чему путному. Все закончится новыми волнениями и мятежами, свержением царя, приходом к власти новой партии и нового царя.

И в резонанс ожиданиям польских дипломатов, партия Романовых решила открыто и нагло, по всем меркам политического приличия, выступить против царя Годунова, смести его с престола каленой метлой «народных волнений и мятежей». Братья Романовы и их окружение, не довольствуясь распространением злодейских, убийственных слухов против царя и царевича, тайно начали готовить и собирать боеспособные отряды из своих дворян и холопов. Несколько холопских отрядов были размещены в окрестностях столицы. Несколько сотен отборных ратников из дворян-помещиков и воевод-воинов было сосредоточено на огромном подворье первого боярина Думы Федора Никитича, что на Варварке, рядом с Кремлем.

Только опасный заговор Романовых, спровоцированный «болезнью царя», с выносом «изнемогающего» Годунова в церковь на носилках, не остался не замеченным верными людьми царя из партии Годуновых. И случилось то, что случилось, что не вошло в историю государства Российского, составленную и правленую приверженцами новой 300-летней династии.

По стечению случайных обстоятельств, польское посольство также находилось на Варварке, но поляки были далеки от мыслей сообщать властям о готовящемся преступном захвате власти мятежниками Романовыми, что говорит о долгом и тесном сношении поляков с этой изменнической партией…

Зато они стали свидетелями нападения хорошо вооруженного царского войска Годунова на подворье Федора Никитича, отряды которого оказались явно не готовыми к неожиданному штурму укреплений на Варварке для подавления боярского мятежа, локализованного в одной точке столицы.

Польский дипломат живо описал ночные события 26 октября 1600 года: «Этой ночью его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка Кремля с горящими факелами, и слышали, как они открыли пальбу, что нас испугало… Дом, в котором жили Романовы, был подожжен… некоторых царь Борис убил, а некоторых арестовал и забрал с собой».

Утром Борис Федорович, согласно заведенному порядку, спокойно и деловито занимался с сыном-царевичем, не проронив словечка о вчерашнем подавлении мятежа. Только Федор, не спавший всю ночь вместе с матерью и сестрой и все уже знавший о случившемся глухой октябрьской ночью, спросил отца:

– Скажи, батюшка, теперь-то не будут распускать слухи, что царь больной и немощный, а его сын то ли слабоумный, то ли вообще безумный?

– Не будут, сынок, какое-то время – это точно… А дальше – не знаю… И Юрьев день восстановлю, и все сделаю для крестьян безземельных, чтобы им была достойная вольная жизнь в моем государстве…

– Знаешь, батюшка, мне совестно и неловко, что призвал тебя больным и немощным прикинуться, на люди якобы умирающим показаться на носилках…

– Иногда, чтобы победить сильного коварного соперника, считай, противника кованого, не грешно и слукавить…

– И все равно как-то неловко… Совестно… Через обман и лукавство победы достигать – это не по-божески…

– Многое ли ты знаешь, сынок, что по-божески и что не по-божески… Зато никто слухи не будет распускать, что у царя сын слабоумный или совсем без ума отрок безумный… Все равно ведь когда-нибудь прознают про нашу с тобой хитрость на грани с лукавством политическим и государственным…

– Дай Бог, чтоб подольше не признали о нашей с тобой хитрости, но все равно мне, батюшка, как-то совестно… Неуютно на душе, неловко как-то…