Годы и дни Мадраса

Лицо и тело тируванаималайского пилигрима

разрисованы священными знаками

— Что они хотят? — спросила я Махадеву, сидевшего рядом с возницей.

— Они приглашают нас к себе, — ответил он. — Но у нас есть другое пристанище.

Мать Махадевы вдруг неожиданно высоким голосом запела древний священный гимн, и пилигримы, шагавшие рядом с тонгой, подхватили его. Наконец улица кончилась, и я поняла, что с ней кончился этот удивительный город. Где-то впереди, за сеткой дождя, угадывались поля. Тонга подъехала к последнему дому, огороженному высокой каменной стеной. У стены, как прибой, шумела праздничная ярмарка. Мы вошли в незапертые ворота и остановились посреди обширного двора. На веранде дома металась какая-то странная фигура в белом сари, с распущенными волосами. Мы подошли ближе, и я увидела молодую женщину. Она подняла голову, и странный ее облик поразил меня не меньше, чем ее непонятные упражнения на веранде. У нее были широкие скулы, большой, некрасивый рот, выцветшая, бледная кожа и глаза, состоявшие из одних расширенных зрачков. И эти зрачки смотрели не на нас, а куда-то внутрь их владелицы. Такие глаза бывают часто у слепых. На губах женщины играла легкая загадочная улыбка. На слабых руках чуть позвякивали прозрачные браслеты. У меня создалось впечатление, что эта обесцвеченная женщина провела многие годы под землей и только сейчас вышла на свет, чтобы встретить нас. Она ничего не говорила и продолжала так же смотреть, поигрывая странной улыбкой на бледных губах. Махадева и его мать неожиданно упали ниц перед ней и на некоторое время застыли распростертыми на полу веранды у ее ног. Белая женщина и я теперь стояли друг против друга. «Час от часу не легче», — подумала я. Молчание становилось тягостным, а мои спутники продолжали лежать на полу.

— Здравствуйте! — сказала я, не зная, как быть.

Но белая женщина не ответила, а только показала глазами на лежавших.

— Нет, — сказала я. — Мне не нужно.

Тогда она махнула рукой в знак согласия и небрежно благословила лежавших. Когда те поднялись, она молча вложила в руку каждому из них по палочке. Махадева и его мать сунули палочки в рот. И я догадалась, что это палочки для чистки зубов. Белая женщина неслышно исчезла, а на веранду вышел старик, похожий на Циолковского.

— О! — приветливо сказал он. — Прибыли гости. Входи, входи, Махадева. О вас я слышал, — сказал он, обращаясь ко мне. — Я Челам, хозяин этого дома.

— Челам? — переспросила я, еще не веря своим ушам.

— Да, здесь я тоже Челам, — мягко подтвердил он. — Вы видели Саурис?

— Женщина в белом сари?

— Да, — сказал Челам. — Женщина в белом сари. Она святая.

— Очень святая, — подхватила мать Махадевы.

— Но ваши книги… — начала я.

— Что мои книги? — в глазах Челама появилась тревога.

— Как что? — сказала я. — Телинганское восстание, борьба за свободу, отрицание традиций индуизма. Как это понять? Вы же Челам?

— Да, я Челам, — грустно сказал он. — Бывший писатель. В 1950 году я все бросил. Теперь моя дочь святая, а дом полон паломников. Такова жизнь.

«Боже, — подумала я, — даже Челам в этом мире совсем другой, а не тот Челам, которого я знала по книгам как революционного писателя и атеиста в том, моем мире. Какая драма стоит за всем этим?» Узнать мне этого не удалось. А факт остался фактом. «Здесь я тоже Челам», — вспомнила я слова.

— Идемте в дом, — вывел меня из задумчивости хозяин. — Для вас там все приготовлено.

Дом был обширный, с большим внутренним двором и просторными комнатами. Мы оказались не единственными гостями Челама. Человек двадцать пилигримов, поклонников Саурис, тоже нашли здесь пристанище. В углу одной из комнат я вновь увидела белую женщину. Она сидела в позе самосозерцания, ее лицо напоминало застывшую маску, глаза, как и раньше, смотрели внутрь. Я нарочно несколько раз прошла мимо, но ни один мускул на лице-маске не дрогнул. Только на губах застыла странная улыбка Джоконды.

— Саурис! — тихонько позвала я, потеряв терпение.

— Да, — неожиданно отозвалась она и посмотрела на меня глазами-зрачками.

— Что вы делали сейчас?

— Я концентрировалась. Слушала свою душу.

— Ну и как?

— Это как музыка, — ответила она.

— А что вы делаете кроме этого?

— Ничего.

— Как? Вот так сидите целыми днями и ничего не делаете?

Она не ответила мне и вновь впала в самосозерцание.

— Саурис! — снова зову я ее.

— Да, — отвечает она.

— Как же можно ничего не делать? В чем смысл этого? Объясните.

Но святая Саурис молчит. А я думаю, как легко быть в Индии святым, во всяком случае таким святым, как Саурис. Неожиданно она нарушает молчание.

— Я читаю художественную литературу.

— Великолепно, — говорю я. — Это уже что-то.

— Иногда пишу.

— Совсем хорошо. А публикуют?

— Да. Отец посылает мои работы в журналы.