Годы странствий Васильева Анатолия

Это второе море неожиданно открыло выход не просто в эпос, в мифологическое пространство, но и в некую метафизическую глубину, которая прежде не читалась в действии так явно. Все так же ведет свой монолог Валери Древиль, бледная до перламутрового блеска, обманчиво-хрупкая в своем сине-зеленом французского кроя платьице 60‐х, все так же жалуется на изменщика Ясона. Но в мерной каденции, всплесках и гулких повторах «утвердительной интонации»

слышна не просто ярость и боль обманутой женщины. Такое ощущение, будто сам падающий вниз вектор этой мощной речи уводит в тот соленый предвечный океан, где на глубине плавают светящимися медузами последние смыслы, корешки еще не выдуманных мифов, первичные архетипы… Если хватит храбрости — зачерпнем горстями те изначальные образы, которые касаются нас всех. Выстраивая сценическую речь, как энергию, режиссер намеренно опирается на восточную традицию. Сейчас на проекте-репризе с ним вместе работает и мастер по тай-чи Илья Козин (актер и преподаватель из московской «Школы драматического искусства»), проводивший для Валери физические и энергетические практики как основу для тренинга вербального. Я-то, через кажущееся даосское посредничество, явственно слышу тут отголоски индийской метафизики, которую вполне успешно применял еще Ежи Гротовский (Jerzy Grotowski). Само пространство здесь раздвигается и выстраивается по осям благодаря гулкому звучанию гласных, сама вселенная постепенно развертывается (а кашмирские шиваиты прямо сказали бы — проецируется на воображаемый экран) благодаря сонорной, фонической материи. Гул первого звука, первого слога уже несет в себе электрический заряд, который в конечном счете обеспечит нам и появление мира, и сплетение желаний и поступков населяющих его живых существ — и конечное освобождение, наступающее в последнем пароксизме, в судороге очищающей страсти.

Меня не пускали целиком на физические и вербальные тренинги, но вначале я обычно приходила, чтобы уточнить с Валери какие-то французские термины (репетиции и уроки шли на русском языке в закрытом для посторонних режиме), а потом уж, если везло, затыкалась в угол — или слушала под дверью.

Вот эта девочка — стареющая женщина — брошенная Медея — совершает странные манипуляции со всякими подручными средствами — свинчиваются крышки с баночек крема, вылезают на свет какие-то притирания, компрессы, лекарственные средства, медные зеркала… Последнее усилие увядающей красавицы вернуть себе утраченную молодость? Напоминание о том еще волшебном креме на базе растолченного безымянного цветка, впитавшего в горах Кавказа кровь замученного Прометея, — о том креме, что сама дарила когда-то воину Ясону?.. Да не совсем… Медицинские процедуры? Обертывание мумии, погребальные обряды?.. Попытка склеить расползающиеся швы привычной реальности? Нет, скорее уж — отсылка к свисающей лохмотьями старой коже, из которой нужно выползти, последнее усилие змеиного тела. Медея, царица подземных вод, или ведьма и волшебница, которой ведь надобно же непременно — сменить шкурку! И тут же, и тут же — еще один образ, спрятавшийся в тени, но смутно просвечивающий, мерцающий. Индийская богиня Речи, Вач (Vāc), подружка и еще одна тень богини Эхо; змеиная энергия артикулированного слова, тот фонетический импульс, что рождает вселенную и упрямо, снова и снова распрямляется пружиной: золотая змея Кундалини (Kundalīnī). Она может впитать в себя все: мутную энергию желания, бесстыдный сексуальный импульс, яростную, пьянящую страсть ревности, — обернуть все это несколько раз кольцами, протащить сквозь туннель тела — и вывести наружу в виде светлого, трансмутировавшего всплеска. В виде поэтического слова. В обличье той страсти, что всегда права. Или — как говорил в традиции французского Запада — еще один брат по крови, маг и чаровник Антонен Арто (Antonin Artaud): «…разрешить или даже уничтожить все конфликты, порожденные противоречием материи и духа, идеи и формы, конкретного и абстрактного, переплавляя все видимости в одно особое выражение, которое должно быть подобным одухотворенному золоту» (Антонен Арто. «Алхимический театр»).