Годы странствий Васильева Анатолия

«Теория, мой друг, суха, но древо жизни вечно зеленеет»… Самое смешное, что для меня «зеленеет» и дышит как раз метафизика! Я вот все пытаюсь объяснить, и, к собственному моему удивлению, выходит, что мы откликаемся, с одной стороны, на живое движение самой натуры (прямо-таки на физиологическом уровне). А с другой — как раз на отсвет высшего. Получается как бы «короткое замыкание» между реальной телесной реакцией — и вот этой смутной метафизической тоской (или безумной радостью)… А где же тут знаменитая «психология и правда», методикам которой обычно обучаются актеры у нас на родине? Нечего с ней делать, она проскальзывает вхолостую… Человеческая природа резонирует, когда неожиданный поворот соединяет живую «телесную» реакцию с неожиданно открывшейся форточкой в вечность… Откуда тянет холодком…

А этические, расхожие психологические и социальные проблемы оставьте, пожалуйста, себе на завтрак и на закуску. Искусство — это про другое. Вот такие они, настоящие «уроки Васильева»… Ну а в методах и способах — прямо по рецепту Кьеркегора — «столько же иронии, сколько и пафоса».

Мне кажется, именно тут и можно искать истоки довольно необычной идеи «обратной перспективы» игровых структур у Васильева. Конечно, он говорит в этой связи о ранних итальянцах — работах треченто и кватроченто, о русской иконе, — ну да, они создавались именно с этим чувством, с предвкушением обещанного бессмертия, давая нам образ материи, которая уже по сути своей преображена дыханием вечности. Помню, одну из своих французских статей о Васильеве я так и назвала: «Утвердительная интонация. Маленькая предварительная репетиция вечности»

. Тот неумелый «этюд» вечности, который мы, подмастерья, пытаемся проиграть — вместе, здесь и сейчас. Я-то вижу Васильева как мастера, который всегда толкает своих учеников к невозможному. Конечно, ничего не сделаешь без любви, но я не думаю, что тут можно говорить об эмоциональной, чисто человеческой привязанности. Скорее уж об общей страсти, направленной к этой неуловимой сущности, к игре как «живой жизни» на сцене. Поверьте мне, хочешь не хочешь, это тебя задевает, этим мгновением творчества опьяняешься, как наркотиком. Потом, раз попробовав, — навсегда пропал, думаю, что мы-то, кто был рядом, — уж точно все пропали…

P. S. Васильев уже уехал в Москву, он не мог оставаться на «Чеховских вечерах» на целый месяц, пока они шли в «Аталанте». А я-то потом исправно ходила каждый день, при необходимости примащиваясь в уголку, на ступеньке, но плача и вздрагивая всякий раз заново… В самый последний вечер Васильев днем прислал мне письмо к нашим актерам-режиссерам, своеобразный театральный манифест про «новое искусство». Я до вечера перевела его на французский, но по глупости дала его предварительно прочитать нашим замечательным актерам и режиссерам. Так вот любимые ученики очень вежливо, но настойчиво попросили меня не читать этого манифеста публично, перед зрителями… Они еще тогда надеялись как-то бочком встроиться во французскую театральную жизнь и не хотели ни публичных скандалов, ни недоумений… Это к вопросу о «зависании этического» и об отношении к Учителю… До сих пор жалею, что не воспротивилась их отказу публично читать этот документ. На праздничный вечерний «pot» я уже не осталась, письмо потом выложила на своей страничке в фейсбуке, но это было всё.

Вот оно:

Режиссерам и актерам «Чеховских вечеров» от художественного руководителя Анатолия Васильева