Гойда

Ночь выдалась особенно благодатной. Звёзды сияли в недостижимой вышине бескрайнего и безмерно глубокого чёрного неба. Поле тихо шептало сокровенные тайны, когда ветер трепал его поросль. Данка резво проскакала до самого поля. Фёдор спешился, едва ль глядя, куда ступает. Опричник дал своей красавице нарезвиться вдоволь. Он подзадоривал лошадь присвистом, веля ей дурить, сколько душе будет угодно. У самого же Басманова сейчас не было настроя на дикий скач, как, впрочем, и у Данки. Лошадь предалась резвости своей природной да вскоре поумерила нрав свой.

Ночь выдалась покойная, и во всём мире сейчас не было места никаким тревогам. Они легли прямо в поле. Басманов опёрся спиной о тёплый бок лошади. Опричник слышал тяжёлое дыхание да глядел на далёкий холодный свет звёзд. Ни одно облако не вставало пред взором мутным пятном.

– Небо славное нынче али не так? – вопрошал Фёдор, любуясь далёкой россыпью небесных светил.

Данка даже не глядела вверх, но всё равно согласно фыркнула, и жаркое дыхание обдало плечо Фёдора.

* * *

– Челобитная от Василия Дмитрича Данилова, – с поклоном доложил Кузьма.

Афанасий подался назад, отстраняясь от чтения.

– Токмо челобитная? – спросил Афанасий да потёр пальцами, намекая на славную сумму.

Когда Кузьма кивнул, князь отложил письмо от Данилова, даже не взглянув на бумагу. Челобитная припала ко стопке многих дел, к которым ныне Вяземский никак не спешил подступаться.

– Тогда пусть идёт к чёрту, – произнёс князь Вяземский.

Не успел того договорить опричник, как в дверь раздался короткий стук.

– Пущай заходит, – повелел Афанасий, вставая из-за стола, потерев висок.

Кузьма послушно кивнул да отворил дверь. На пороге стоял Григорий Скуратов. Малюта принёс открытую бутыль, в которой глухо плескалось питьё. Афанасий заметно оживился, будучи рад иметь какой-то продых от трудов своих.

– Поди, погуляй пока, – молвил Вяземский своему слуге.

Мужик с поклоном вышел, оставив опричников наедине.

– Славный он у тебя, – молвил Малюта, прикрывая за собой дверь.

– А то, – ухмыльнулся Афанасий, принимая бутыль и сделав два больших глотка.

Холодный морс благодатно разлился по горлу, отрезвляя и бодря тело и разум. Мысли прояснились.

– Потолкуем с глазу на глаз? – вопрошал Малюта, блуждая праздным взором.

– Ты о чём? – молвил Афанасий, утирая усы да ставя бутыль подле себя на столе.

– Ну брось прикидываться! – Григорий толкнул Вяземского в плечо. – О холопе повешенном. Ты ж что-то да ведаешь об том?

Вяземский усмехнулся, оглядывая стопки бумаг на своём столе да кошели полупустые али уж наготове – туго набитые да зашитые. Многие приготовления шли ко скорому отбытию, и Вяземский глубоко вздохнул, обернувшись на Малюту.

– Ведаю я вот что, Гриша, – сказал Афанасий, – что через месяц ехать мне к чёрту на рога, да работы на мне непочатый край! И от нынче судьбинушка устроила крысиную возню эту!

– От же ж… – протянул Малюта, почёсывая затылок.

* * *

Двор Сицких спал в ночной тиши, и лишь из одного окна лился слабый свет. Пламя свечей трепетно колыхалось от редкого дуновения ветра. В самих же покоях сидел князь Сицкий с дочерью. Варвара лежала в постели да нянчила на руках своё дитя – младенец уже забылся сном. Подле них – Алексей Басманов.

Их всех укутывал уютный полумрак. Алексей, возможно, и был удручён чем, как переступил порог, да не мог долго пребывать в скверном духе. Суровое лицо опричника неволею смягчилось при виде Петра Фёдоровича, славного младенца с наливными румяными щеками.

– Чёй-то он уже вымахал у вас с тех пор, как впервые я его увидал, – произнёс Алексей. – Видать, славного богатыря нам выкормишь.

Варвара улыбнулась, поднимая взгляд на свёкра. Меж тем младенец Пётр шевельнулся, точно бы готов был вот-вот отойти ото сна.

– Ложитесь, ложитесь! – шёпотом молвил Алексей, подымаясь да потягивая руки.

Варвара с тёплой бережной заботой обняла дитя и принялась убаюкивать его, и младенцу Петру вернулся мирный сон. Алексей и Василий оставили молодую мать с сыном, сами ж вышли во двор, на крыльцо. Сицкий сел на скамью подле дома. Басманов опустился на ступени, глядя вперёд себя на пустой двор. Тени стирали грани меж забором и землёю. Будто бы всё обернулось глухой теменью.

– Тебя, гляжу, не трогать нынче? – вопрошал Василий, сложив руки пред собой да поглядывая на Алексея.

– Ась? – точно отойдя от забытья, спросил Басман.

– Говорю, – молвил Сицкий, – не расспрашивать тебя об этом?

– О чём? – вопрошал Алексей, и суровость пуще прежнего стала на лице его.

Василий глубоко вздохнул, проводя по лицу, да обратил взор на далёкий небосвод, будто ища где-то в чёрной нощи ответа. Звёзды безмолвствовали, лишь сияли в холодных далях.

– Чёрт его знает, – пожал плечами князь. – Да что-то есть на душе у тебя нынче.

Алексей усмехнулся себе под нос.

– Хитрая ты сука, Вася, – с ухмылкой произнёс Басманов, опуская взгляд. – Да полно ж тебе. Ничем ты не поможешь.

Сицкий пожал плечами да глубоко вздохнул, не отводя взора от ночного неба. Стрекотали сверчки, заполняя молчание. Вдали тихо, украдкой, шептались липы, готовые нести свой сладкий мёд.