Голод. Нетолстый роман

Так странно, но мне кажется, что отсутствие ответа даёт этим семилетним разговорам дыхание. Этим мегабайтам, законсервировашим память. Этим миллионам букв, в которых есть ты и я.

Дыхание, да. Совершенно точно.

Дыхание.

Я чувствую его.

Но сколько же можно, в самом деле, бабушка, скажи? Ведь я, кажется, совсем не умею жить – здесь, сейчас, вот прямо в эту минуту.

И как же сложно ставить точку в нашем, кажется, вечном разговоре. Но эта точка – она так мне нужна.

Пожалуйста, пусть это письмо будет теперь последним.

Пожалуйста, помоги мне.

Я вложила письмо в ветку гладиолуса и оставила рядом с грушей. Написала Ване: «Если ты меня переживёшь, похорони меня в Астрахани, с мамой и бабушкой, ладно?»

Ваня ответил: «Не уверен, что столько с тобой выдержу, но принял».

Встала со скамейки и пошла к выходу – той же дорогой, не оборачиваясь всем телом, не говоря «до свидания», но представляя на ходу, как грею ноги над пламенем церковной свечи.

* * *

Нанять бригаду оказалось отличной идеей. Два дня, 10 литров краски, 20 тысяч рублей – и всё уничтожено.

Они позвали принять работы – бессовестно халтурные. Мать бы про плинтусы сказала: каши просят. Прораб видел, что я вижу, но только ухмылялся. Да и чего ты мне скажешь, вонючая интеллигенточка?

Скандалить не стала. Главное – закрасили всё к чёрту, убили запахи, цвета, уродливые подтёки на потолке, всё знакомое, родное.

Я отпустила прораба, сделала фото комнат и отправила риелтору. Бездумно слонялась от шкафа к шкафу, зачем-то открывала ящики, ощупывала полки на предмет пустоты. Пальцы натыкались на знакомые трещины, пока не встретились с ней – прохладной банкой. Я привстала на цыпочки, подталкивая банку к себе. Только бы не варенье, только бы не варенье (варенья я терпеть не могу).

Слава тебе господи. Огурцы.

Удивительно, подумала я, что рабочие оставили именно её. Не фотоальбомы, не детские пинетки, не сервиз. А толстобокую трёхлитровку.

Почему? Рука не поднялась? Откуда им знать, что так, как солила мать, – никто не умеет?

Я разделась до трусов, как в детстве. Села за кухонный стол, поставила банку перед собой. Хотелось этот ломкий огурчик несказанно. Да, вот именно его как-то смутно, неясно хотелось последние дни. А с ним – лепестковой толщины кусочки чесночины, зонтик укропа, листики хрена и, кажется, вишни.

Какой там рецепт, мамочка?

Теперь уж не вспомнить. И получается, не повторить.

Я понимала, что огурцы – моя последняя вещественная память о матери. Нет, не просто абстрактная память о матери. Рукотворный артефакт. Я понимала, что вылет уже завтра и одной мне не съесть целую банку, а ради двух огурцов открывать жалко – пропадут. Я понимала, что проще увести домой, но зачем-то же Ваня подарил мне уродливый брелок-открывашку?

Открывашка справилась. Я всадила в огуречную жопку штопорный винт и сунула огурец в рот.

Идеальный, кто бы сомневался

Я ела и ела, окропляя рассолом всё вокруг. Не вытирая рук и чувствуя, как соль заполоняет собой рот, подбородок, грудь, локти, колени, живот и главное – глаза.

Хороший писатель никогда не завершит книгу словами «соль жизни». Это неуместный пафос, это чрезмерная патетика, это, в конце концов, банальщина и штамп.

Но, честное слово, совершенно неважно, какой я писатель, если там, на кухне, действительно повсюду была она –

жизни соль.

благодарности

За то, что эта книга получилась и увидела свет, я благодарна женщинам.

Писательнице Оксане Васякиной – за умение слушать и слышать, видеть глубоко и вдохновлять на дело. За то, что научила меня писать честно, без оглядки на ожидания, правила, устои и страх не угодить. И за то, что была первой, кто поверил в мой замысел.

Моему агенту Гале Бочаровой – безгранично профессиональной, доброй, умной и смешной. Каждый раз переживаю дилемму, думая о тебе: с одной стороны, хочу кричать о твоих крутых подвигах на весь мир, с другой – уже ревную тебя ко всем будущим подопечным.

Моим одногруппницам по магистратуре, талантливым молодым писательницам Арине Киселёвой и Томе Бескрокой – за то, что читали этот текст в рукописи, советовали, редактировали, не скупились на замечания и похвалу. За все наши разговоры о теле, какими сложными бы они не оказывались. И за нашу дружбу.

Моему редактору Даше Гаврон – за деликатность, за чуткость, за все подмеченные мелочи. Теперь я знаю, что идеальная работа автора и редактора – это не пинг-понг синонимов к слову «сказал», но сотворчество и интересный (а местами и весёлый) диалог.