Голод. Нетолстый роман

Пока шёл ремонт, жить мне было негде. Пришлось сделать странную вещь – снять отель в городе, где ты родился. В школе о таком только и мечтала: отель виднелся из окна кабинета, я вглядывалась и думала о людях, которые в этот самый момент пьют апельсиновый сок в белом махровом халате.

Заселившись, я сразу сделала именно это – выпила сок и надела белый махровый халат. Зачем-то полчаса каталась на лифте. Чувствовала себя Биллом Мюрреем из «Трудностей перевода». Пряжу я забыла, инстаграм надоел, читать не хотелось. Становилось очевидным, что бездельничать я не умею, совсем.

Написала Феде, спросила, как дела. Естественно, в надежде, что он тоже спросит меня. Он ответил быстро, счастливый. Сказал, что Изис беременна.

Я только вздохнула. Ну, конечно, она беременна. Кто, если не она?

Федя добавил, что надо будет обязательно встретиться, потому что «рожать мы будем в Аргентине».

Я не спросила зачем. Наверное, что-то с гражданством.

И как же стало радостно, широко и просторно от этой новости. Эти двое наконец-то уедут, исчезнут, растворятся, и будет теперь официальная причина не видеть их слитые воедино, забывшие про глаголы первого лица, вечно довольные жизнью сущности. В книге Отессы Мошфег «Мой год отдыха и релакса» есть гениальная фраза. Могу переврать, но, кажется, звучит так: «Я люблю тебя, но ты мне больше не нравишься». Пожалуй, это ровно то, что я мечтала сказать Фёдору все эти годы.

Но теперь ни к чему.

13 467 километров расстояния.

Как же хорошо.

«Поздравляю тебя, Федька! Надеюсь, у вас всё получится с этим переездом», искренне написала я.

И, вдохновлённая, отправилась на кладбище.

* * *

Купила грушу «Ровесницу» и – белые гладиолусы. Поймала такси с руки, удивляясь, что здесь до сих пор это работает. Водила улыбался, хотел кокетничать, болтать. Но, услышав адрес, разочарованно замолчал.

В машине я долго искала заметку с картой кладбища и нужным мне сектором. В итоге место всё равно нашла не сразу: как всегда, обманулась поворотом.

Я шла мимо могил, выискивая – чуть было не сказала – свою. Каждый раз здесь со мной так: оцепенение и ужас отчего-то наводят не детские портреты и не большие семьи с одинаковой датой смерти (пожар? автокатастрофа?), а разбросанные у надгробий конфеты. «Ласточка», «Каракум», «Маска».

Жуть-то какая.

Я остановилась, чтобы загуглить: зачем на кладбище оставляют конфеты.

«Гугл» ответил: сладости означают прекрасную загробную жизнь в раю.

Следом высветилось: «Что нельзя делать на кладбище? Главные правила».

Я поняла, что никогда не задумывалась о существовании таких правил и развернула список.

Никогда нельзя говорить слова «до свидания» на территории кладбища.

Уходить с кладбища нужно всегда той дорогой, которой пришел.

На кладбище нельзя смотреть назад, оборачиваться всем телом или возвращаться за чем-то.

После посещения кладбища нужно выбросить обувь, чтобы не занести в дом эту землю, а ноги согреть над огнем церковной свечи или в горячей воде.

На последнем пункте я рассмеялась в голос, за что поймала неодобрительный взгляд возившейся с рассадой бабки. И пошла к нужному сектору.

Сев на лавочку, я вытащила грушу и положила матери. Гладиолусы продолжала держать в руках. Я смотрела на памятники маме и бабушке и думала: вот как так? Делал-то один человек, но даже тут они умудрились быть разными. Одна плита скосилась, вторая стояла ровно.

Я вытащила из сумки письмо, которое написала от руки в самолёте. И сказала вслух:

– Прости, но это последнее. Нужно ведь заканчивать когда-нибудь.

И разбирая незнакомый из-за турбулентности почерк, перечитала написанное ещё раз.

25-56-81.

Палец знает траекторию кнопок наизусть, ведь мы созваниваемся каждый день. У нас радио-трубка, а у те-бя дисковой.

В моих воспоминаниях ты не меняешься. Проливаешь чай мимо чашки, стираешь подгузники, читаешь наизусть «Онегина», умножаешь в уме 256 на 715, ругаешься на то, что все книги в районной библиотеке закончились. Ты говоришь, что не поняла «Улисса», но все-таки надеешься, ведь «сама Ахматова сумела только с пятого раза».