Голубая лагуна [сборник]

Большой человек, сидевший у стола, не замечал этого. Он сидел, поддерживая одну руку ладонью другой, в позе оратора, обдумывающего вступительные слова своей речи.

Потом он заговорил:

— Вы убили этих людей у Прудов Безмолвия?

Меус не отвечал, но отступил назад и протянул руку, как бы отклоняя вопрос и прося отсрочки для ответа. Он имел так много доводов, столько объяснений, но ничего не мог сказать, ибо язык его прилип к гортани и губы пересохли.

— Убили вы этих людей у Прудов Безмолвия?

Грозный человек у стола начинал выходить из себя.

Он встал при втором вопросе, а на третий раз схватил Меуса за плечи.

— Вы убили этих людей?

— Наказание, — пробормотал Меус.

Вслед за роковым словом прозвучал крик, похожий на женский, и удар, от которого с потолка посыпалась штукатурка. Адамс размахнулся и швырнул Меуса об стену с такой силой, что тот проломил обшивку, с которой свалились хлопья штукатурки.

Меус лежал неподвижный, как смерть, обратив к своему палачу лицо, столь же безжизненное и белое, как рассыпанная вокруг штукатурка.

— Вставайте, — сказал Адамс.

Меус услышал его и шевельнул руками.

— Вставайте!

Снова руки задвигались, и туловище приподнялось, но ноги не двигались.

— Не могу, — сказал Меус.

Адамс приблизился и, нагнувшись к нему, сильно ущипнул его за бедро.

— Вы чувствуете, когда я вас трогаю?

— Нет.

Адамс проделал то же самое с другим бедром.

— А это чувствуете?

— Нет.

— Лежите здесь, — сказал Адамс.

Он отворил дверь и вышел в ночную тьму. Минуту спустя он возвратился: за ним два носильщика внесли Берселиуса.

Больной к этому времени успокоился; припадок бешенства прошел, сменившись тупым бормотанием, и он лежал на руках у носильщиков, пассивный, как куль муки, в то время как Адамс освещал им лампой путь в спальню. Здесь они уложили его на постель, потом, под надзором Адамса, принесли Меуса и опустили его на вторую кровать.

Адамс простоял с минуту с лампой в руке, глядя на Меуса. Гнев его улегся, ибо он отомстил за туземцев Прудов Безмолвия.

Он голыми руками причинил преступнику худший вред, нежели можно было причинить огнем и мечом.

Испуганный жалостью, которую читал на лице Адамса, невыразимо испуганный тем неведомым, что приключилось с ним, лишив его жизни, начиная с пояса и кончая пальцами ног, Меус шевелил губами, но не мог издать ни единого звука.

— У вас спина сломана, — сказал Адамс в ответ на его взгляд.

Затем обратился к Берселиусу.

* * *

В полдень полил дождь. Начался он с удара грома, казалось, потрясшего основы Вселенной. Адамс, выбившись из сил, сидел у стола в общей комнате и курил табак, отысканный им в жестянке на полке, прислушиваясь к бреду Берселиуса, как вдруг грянул гром, от силы которого даже лампа задребезжала на столе.

Меус, все время молчавший после вынесенного ему смертного приговора, вскрикнул от неожиданности; но Берселиус остался безучастным — он охотился на слонов, под палящим солнцем, в стране еще более обширной, нежели слоновая пустыня.

Адамс встал и подошел к двери: до сих пор не упало еще ни капли дождя. Он прошел двором к стене и принялся смотреть в темноту. Ночь была черна, как черное дерево, и за стеной слышались голоса перекликавшихся солдат.

Внезапно весь кров лесов осветился ярким всплеском света, и снова тьма захлопнулась с треском, ударившим по уху, как подлинный удар, и отголоски его взревели и раскатились, и пробормотали и замерли, и безмолвие снова завернулось в свою одежду и село дожидаться.

А теперь воздух всколыхнулся слабым движением, выросшим в ветерок, и на крыльях этого ветерка донесся издалека звук, похожий на жужжание волчка. То был дождь, падающий на расстоянии многих миль, двигаясь над лесом плотным щитом воды, и шум его, ударяясь о большой барабан лесного крова, разрастался в подлинный рев.

Вспыхнула новая молния, и Адамс увидел дождь.

То, что он увидел, не многим приходится видеть. По всему горизонту, как бы выравненная по ватерпасу, развертывалась сверкающая стена, простираясь от неба до леса. Подножие этой стены терялось в белоснежных волнах брызг и тумана.

Нельзя представить себе более внушительного зрелища, чем эта беспредельная стена и ниагарские облака пены и брызг, ревущие, живые, горящие в блеске молнии одну секунду и затопленные громом и мраком в следующую.

Адамс в ужасе побежал обратно в дом, заперся и стал дожидаться.

Дом был прочно построен и выдержал много дождей, но временами ему казалось, что смоет всю усадьбу без остатка. Ничего не было слышно, кроме шума дождя, и шум подобного дождя несравненно страшнее грохота грома и гула землетрясения.

Бывали минуты, когда он говорил себе: «Так не может продолжаться, — и все же продолжалось. Он взял лампу и пошел в спальню взглянуть на Берселиуса и Меуса. Берселиус все еще бредил, судя по движениям губ. Меус лежал, положив руки на грудь. Его можно было бы принять за спящего, если бы не широко раскрытые, блестящие глаза, следившие за каждым движением человека с лампой.