Голубая лагуна [сборник]

— Пруды Безмолвия! — воскликнул Адамс. — То самое место, где я видел леопарда с антилопой. Вот, так штука! Эй-ей! Ты там! Куда бежишь!

Сборщик опрометью пустился к воде; очевидно, он знал, как опасно это место, ибо раздвинул траву, зачерпнул воды в бутылку и бросился обратно, прежде чем что-либо успело схватить его. Потом, не напившись сам, подбежал к белым и подал им бутылку.

Адамс сперва протянул ее своему компаньону.

Берселиус напился, затем отер лоб; он казался расстроенным и ошеломленным. Хотя он в тот раз не доходил до этого места берега, но что-то в очертаниях местности встревожило его дремлющую память.

— Что такое? — спросил Адамс.

— Не знаю, — ответил Берселиус. — Мне снилось… я видел… припоминаю что-то… где-то…

Адамс засмеялся.

— Знаю, — сказал он. — Идите дальше, и через несколько минут увидите нечто, что освежит вашу память. Опомнитесь же, ведь мы останавливались здесь поблизости, вы, да я, да Меус; когда вы увидите самое место, тогда снова очутитесь на верной дороге. Идемте же!

Сборщик так и стоял перед ними с наполовину полной бутылкой.

Он не посмел напиться. Адамс жестом приказал ему это сделать, но он сперва напоил носильщиков и тогда уже допил остаток воды, после чего вылил последние капли на землю, вероятно, как жертвоприношение какому-нибудь божеству или дьяволу. Потом двинулся дальше, ведя их вдоль берега. Местность осталась такой же живописной, какой видел ее Адамс, даже веющий сегодня ветер не нарушал духа нежной и глубокой тишины, сковавшей своими чарами этот затерянный в пустыне сад; пальмы склонялись как бы во сне, вода под ветерком словно улыбалась; перед ними пролетел фламинго с розовыми крыльями и затерялся за кивающими макушками тех деревьев, под которыми Берселиус раскинул в тот раз свою палатку.

И снова, с театральным эффектом, как предстали перед ними пруды при выходе из леса, им открылось место прежнего их кочевья.

— А теперь, — с торжеством сказал Адамс, — помните вы это?

Берселиус не отвечал. Он продолжал шагать, глядя прямо перед собой. Он не останавливался, не колебался, ни слова не говорил, ничем не выдавая, помнит ли он или нет.

— Помните? — крикнул Адамс.

Но Берселиус не отвечал. Он издавал такие звуки, как если бы его душили, и вдруг ухватился обеими руками за ворот охотничьей рубахи и принялся дергать, пока не разорвал его.

— Тише вы, успокойтесь! — кричал Адамс, удерживая его за руку. — Так можно довести себя до припадка. Возьмите же себя в руки, успокойтесь, говорят вам!

Но Берселиус ничего не слышал, ничего не видел, ничего не знал, кроме открывшейся ему картины; а Адамс, спеша за несчастным, который вырвался от него и бежал прямо к бывшему месту деревни, ничего не видел и не замечал из того, что лежало перед Берселиусом.

Берселиус вышел из леса невинным человеком — и вот память внезапно разоблачила его и поставила его лицом к лицу с адом, главным демоном коего был он сам.

Ему некогда было приспособиться к положению, некогда вооружиться софизмами. Он не был забронирован сорокалетней броней бесчувственности, ныне исчезнувшей; злой дух, внушавший ему кровожадную страсть; теперь отступился от него, и вид и познание самого себя поразили его, как внезапный удар по лицу.

Под тем вон деревом двое солдат, один из них с окровавленным ножом в зубах, ужасным образом изувечили живую девушку. Малютке Папити отрубили голову на том же самом месте, где теперь валялся его череп; вопли и стоны истязаемых потрясали небо над Берселиусом; но Адамс ничего не видел и не слышал, кроме самого Берселиуса, беснующегося над этими останками.

Кости валялись здесь и кости валялись там, обчищенные ястребами и выбеленные солнцем: черепа, челюсти, бедренные кости, поломанные и целые. Остатки жалких хижин смотрели на жалкие разбросанные кости, и надо всем красовались золотые трубы нзамбий.

Адамс отвернулся от безумца, бегавшего с пронзительными криками взад и вперед, как бегает потерявшая голову женщина, и увидал кости на земле. Тогда он понял трагедию Берселиуса. Но ему еще предстояло выслушать ее в словах, облеченных ужасным красноречием безумия.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

XXX. МСТИТЕЛЬ

Жарко было в форте; стояла душная ночь — предвестница дождей. Дверь «гостиницы» была отворена, и свет керосиновой лампы лежал на веранде и земле двора в виде топазового параллелограмма, над которым вечно сновали тени больших, как птицы, бабочек.

Андреас Меус сидел за белым деревянным столом в прихожей перед большим листом голубой бумаги и с пером в руке перечитывал написанное.