Голубые эшелоны

— Знаю, — отвечает уверенно, — когда-то, — говорит, — служил телефонистом в старой армии, в тяжелой батарее системы «виккерса». А вы силы врага знаете? — в свою очередь спрашивает он меня.

Так и экзаменуем друг друга. Ну, погоди, думаю, посмотрим, что ты запоешь, когда я испытаю тебя «на огонь».

В Шаргороде в то время находилась польско-петлюровская бригада. Вот месяц уже стояло затишье, а через день снова должно было начаться наступление по всему фронту. Для того, чтобы лучше ориентироваться в обстановке, я предложил Свиру идти с пехотой. Не каждый любит такие прогулки. Но Свир не только не встревожился, как это случалось с новичками, а, наоборот, больно уж спокойно ответил:

— Именно это я и хотел предложить. Вы знаете, кто командует петлюровской бригадой? Тот самый полковник Забачта, который в старой армии был старшим офицером нашей батареи. Тогда он сражался за свободу помимо своей воли, а теперь, как видите, наоборот, с охотой воюет против свободы.

В полк мы приехали в тот момент, когда он колоннами в темной мгле уже выходил из Мурафы. За местечком, расположенным на той стороне реки, должна была находиться первая вражеская застава, однако никаких признаков ее мы не обнаружили. Получалось, что враг либо отступил уже, либо был чрезвычайно беспечен.

На полпути к Шаргороду повстречалась нам одетая в стеганку крестьянка. Мы, конечно, остановили ее.

— Откуда?

Отвечает:

— Из Шаргорода.

— А войско стоит у вас?

— Ну да, — говорит, — во всех дворах стоят. А вы, видно, наступать будете? Ох, господи, а мы еще и стадо не выгнали.

Во время гражданской войны самые строгие тайны почему-то сразу становились известны крестьянам. Бои проводились преимущественно у сел или непосредственно в самих селах, потому крестьяне, услышав о стычке, чтобы спасти свой скот от перестрелки, выгоняли его в поле. Поэтому всегда можно было ориентироваться, насколько тайны оставались таковыми уже только в представлении штабистов.

Ни в балке, которую мы пересекли, ни на окрестных холмах скотины не было видно.

Свир посмотрел на меня с удовлетворением, растер в ладонях снежную пыль и сказал:

— А раньше полковник был правильным офицером — никогда не зевал.

Со стороны балки начинался первый подступ к селению. Мы спешились, послали вперед разведку, а за ней вылетели на тачанках пулеметы; батареи стали на позиции — и полк двинулся в наступление.

Где-то далеко, на околице местечка, сонливо тявкали перед завтраком собаки, по балке рыскал ветер, и больше ничто не нарушало тишины. Мы с командиром полка тронулись пешком за цепью.

Бойцам было строго приказано: «Без команды не стрелять».

Вдруг из слободки грянул выстрел. Мы переглянулись.

— Застава. Начинается! — сказал Свир.

После этого должна была бы вспыхнуть перестрелка, однако почему-то снова наступила тишина.

Вскоре два красноармейца привели перепуганного казака из заставы. Он божился, что выстрелил тот, который успел удрать, и тут же охотно рассказал, что сегодня никто наступления не ожидал; бригада проводит в местечке мобилизацию крестьян, и на мещан наложена контрибуция желтыми сапогами. Мечта солдат!

Казаки из заставы, конечно, помчались в штаб, и теперь уж видно было, что захватить врага врасплох нам не удастся. Я заметил, как на лице Свира заиграли скулы, а брови почти совсем закрыли его серые глаза.

Цепь уже втянулась в слободку и охватывала ее с двух сторон; наступающие залегли у дороги на самом склоне горы, расположившись в огородах.

Мы стояли, держа лошадей в поводу, тут же, на дороге, и напряженно ожидали.

Прямо от нас дорога круто сворачивала в сторону и еще круче спускалась в долину. Внизу, притаившись над ставком, лежал приплюснутый к земле Шаргород. За голыми деревьями, кроме ставка, ничего не было видно, однако мы инстинктивно чувствовали, как внизу враг уже суетится у пулеметов, как панически запрягаются обозы, как части уже выступают нам навстречу. Еще одно мгновение, и стекла зазвенят от тысячи выстрелов.

Вдруг совсем поблизости в нашей цепи кто-то испуганно крикнул с татарским акцентом:

— Э-э-эй, заяц!

И тут же грянул выстрел.

Этот первый выстрел, сделанный вопреки указаниям командира, стал сигналом. Вся цепь загремела выстрелами с такой поспешностью, будто враг наступал уже на самое горло.

Наш план срывался.

Свир бросился к командиру полка.

— Вперед!

Но комполка с убийственным равнодушием ответил:

— Успеем.

Тогда Свир посмотрел на меня, и я понял его без слов.

В один миг мы оказались на лошадях и по развернутой дороге кинулись вниз. Три ординарца летели вслед за нами. Над головами целым роем свистели пули, ветер сек нам щеки. Промелькнул, что-то бормоча, какой-то дядька, а мы все скакали галопом вниз. Дорога извивалась между плетней, между верб, пока наконец мы не выскочили на широкую улицу в середине местечка.

Кони, как по команде, сделали полвольта направо и полвольта налево и уже по ровной улице поскакали в разные стороны. Я свернул направо, видимо потому, что там на площади виднелась церковь. Значит, там должен был быть и штаб.