Гондору не нужен Король

– Прежде всего, ты можешь называть его Таургоном и не поправляться. По крайней мере, с нами. А жемчуг… жена его носила не всегда. Арахад по молодости этого не замечал, была война, он думал о другом.

Миринд вздохнула.

– Пока на нас не нагрянули гости, я расскажу. Садись.

Тинувиэль повиновалась.

– Прежде всего, что ты знаешь об истории дунаданов после гибели Артедайна?

– Я начала учить. У Аранарта было пятеро сыновей, Маэфор – потомок Аэглена и поэтому он не принц.

– Маэфор… – улыбнулась Миринд. – Да, а мы с Арагласом потомки старшего. У Арахаэля были старшая дочь и младший сын; моя прабабушка и его прадедушка. Так что мы довольно близкие родственники. Браку, в смысле крови, это не мешает, напротив: род Элроса будет только сильнее от такого союза. Это мешало браку в другом: Араглас смотрел на меня только как на сестру, а я была слишком горда, чтобы сказать: очнись, даже троюродным можно жениться, открой глаза, заметь, наконец, что я люблю тебя! Я молчала, он не понимал, была война, я была неплохим бойцом и решила, что просто никогда не выйду замуж.

– Ты решила?.. – охнула Миринд.

– Да, деточка, да.

Судя по тону Миринд, ей было известно абсолютно всё.

– Таургон написал вам о том разговоре?!

– Разговоре? нет. Он мало писал о тебе. Почти ничего. Мы всё знаем от тебя самой.

– Меня?

– Конечно, деточка. Мы выучили наизусть твой почерк. Мы получили больше страниц, исписанных твою рукой, чем рукой собственного сына. А он почти ни строчки о тебе годами. Что это значит? Это значит, что он влюблен, а ты не хочешь замуж. Не «за него не хочешь», иначе не старалась бы для нас, а – вообще.

– Госпожа Ми… матушка. Ты словно слышала всё, что я сказала тогда!

– К вашей чести, – продолжала Миринд, – вы справились сами. А мы нет. Нас спасла его мать. Госпожа Раудрес…

Она помолчала, провела пальцем по огромным жемчужинам ожерелья:

– Госпожа Раудрес была человеком… сложным. Мы все непросты, у всех нас недостатки, но она… я не могу говорить о ней дурно, она дала мне самое большое счастье в жизни. И всё-таки – каждое добро, которое она делала (а она делала много добра!), было приправлено изрядной долей горечи. Так что Араглас иной раз предпочитал не получить помощи вовсе, чем принять помощь от нее.

– Этот жемчуг… – Миринд вздохнула. – Когда Арагорн, отец Арагласа, погиб, она продолжала носить его. И дело было не в украшении. Она носила его как знак своего права решать судьбу народа. Она смотрела на Арагласа как на сына, который должен слушаться матери, а не как на вождя. Поэтому я возненавидела это ожерелье еще тогда.

Тинувиэль молчала. Она бы не удивилась такой истории в Гондоре, но здесь, где люди другие…

– А после свадьбы… а после свадьбы все ждали, что она его отдаст мне.

– И она не отдала?

– Нет. Оставила таким вот знаком прошлого, которое она не выпустит. Ты понимаешь: мне не нужно было ни ожерелье, ни какие-то знаки, мне нужен был он, и она мне его дала… мы с ним пожали плечами и сказали: пусть носит, если ей это так важно.

Тинувиэль кивнула.

– После ее смерти я его получила. Но почти не носила. Надеть – означало вспомнить ее. А я не хотела.

Миринд тряхнула почти седой головой и сказала решительно:

– Так что носи его. Жемчуг любит тепло женского тела, вот и носи. А я буду любоваться тобою и забуду о прошлом.

Гости действительно нагрянули. Сначала Тинувиэль еще различала их лица и честно старалась запоминать, кто кому кем приходится, но уже к вечеру даже ее разум, закаленный в изучении хроник, оказался бессилен перед тем, чтобы разобраться в новых родственниках. Ей казалось, что она уже знает арнорские родословные, но нет: связывать знания с живыми люди, приветствующими ее, пока не получалось.

Это была другая сложность Арнора, к которой она несомненно привыкнет. Но позже.

Тинувиэль поняла теперь, что правило «не именовать принцем с третьего поколения» было не просто мудрым, оно было жизненной необходимостью в этой странной стране.

Пока от нее требовалось немногое. Тебе удобно на этом камне? вот тут и сиди. Устанешь сидеть – встань. Устанешь стоять – сядь. И главное, никуда не уходи… да, впрочем, через плотные ряды пришедших посмотреть на тебя уйти не удастся. Спрашивают – отвечай. Устала говорить – улыбайся.

Оказалось, что непрерывно улыбаться с полудня почти до вечера очень трудно. В прямом смысле. Так устают мышцы лица. Нетренированные же. Она, наверное, за всю жизнь улыбалась меньше, чем за этот день. Когда ночью она пожаловалась мужу, он засмеялся и сказал: «На первый день занятий мышцам тяжело, на второй очень тяжело, на третий – терпеть нет сил, а на четвертый они обижаются, что ты их не щадишь, и с досады перестают болеть. Так у воинов, но так и с улыбкой. Осталось два дня, потерпи».