Гондору не нужен Король

Душа чиста, как родниковая вода в морозный зимний день. Так бывало в Ривенделле, несколько раз, когда владыка Элронд посылал за ним – послушать музыку. Первый раз Арахад пришел потому, что с владыкой не спорят, а так – до музыки ли ему?! В стране война, она захватила даже женщин, его мать дерзко мчит по лесам, передавая вести от отряда к отряду, сражаются все, а он… он учится здесь, он должен быть образован и мудр, как и положено вождю дунаданов. Которым он может стать в любой день. Отцу было тридцать один, когда это случилось. Сколько будет ему? Тридцать? Двадцать? Пятнадцать?!

Но владыка Элронд велел придти, значит, надо явиться и слушать.

Играло несколько арф, их голоса отражались от высокого купола и обрушивались уже иной музыкой, той, которой не нужны ни инструменты, ни пальцы, и эти звуки, словно еще один водопад Ривенделла, незримый водопад, омыли его душу. Ему хотелось плакать, но не от жалости и тем более не от горя, хотелось – и не было слез. Он стоял под этим водопадом звуков, смотрел на небо над эльфийской долиной, на бесконечные ряды аркад, подсвеченные золотыми или голубоватыми огнями – их мерный ритм был словно лестницей, по которой его дух устремляется выше, выше, выше… музыканты с их инструментами остались где-то внизу, в земном и плотном… потом, когда всё закончится, он будет в восторге благодарить их, но это будет потом.

В тот вечер он понял слова наставников: «Война должна быть в твоем разуме, но не пускай ее в свое сердце».

Он был тогда мальчишкой, моложе Барагунда. А сейчас ему, чтобы пережить то же, не нужен ни Ривенделл, ни эльфийские арфы. Сейчас ему нужно гораздо меньше – и гораздо больше.

Только ночь. Только луна. Только это город, вознесенный над миром. Только эта страна, которой он поклялся в верности и которая никогда не ответит взаимной. Только Белое Древо, сияющее звездами своих соцветий; и хотя стоишь к нему спиной, но мысленным взглядом видишь их – каждую крохотную звездочку со множеством тонких лепестков и золотыми искрами в сердцевине.

В прошлые годы было одно-два соцветия. А сколько их в этом…

Когда он уедет, оно будет так же цвести для Барагунда?

Рассвет.

После этой бессонной ночи чувствуешь себя бодрее и свежее, чем после сна. Он поспит немного вечером, перед караулом, а сейчас… Барагунд найдет, чем его занять.

Идет серьезный, притихший. То есть он молчит, как и положено Стражу при разводе караула, а только разное оно – молчание. Разворот плеч, шея… тон молчания видишь, а не слышишь. Деруфин молчит устало, спать хочет: плечи вниз и шлем ему втрое тяжелее. Маблунг молчит равнодушно. А у Барагунда сна ни в одном глазу, ушел в себя, но, может быть, пустит в гости. И ведь спроси кто, откуда ты это знаешь, – не объяснишь.

Они поставили копья в караульной, сняли шлемы.

– Я видел, – тихо сказал юноша.

Таургон понял и кивнул.

Они пошли обратно – такие разговоры возле Древа и вести.

Стояли и молча смотрели на него. Королевский дворец за ним был розовато-золотистым в лучах молодого солнца, Древо пока оставалось в тени. В тени мордорских гор, закрывающих восточный горизонт. Но подождать немного – солнце поднимется выше, тень отступит, розовые отблески сменятся золотым светом, и тогда созвездия соцветий засияют среди темных листьев.

– Я не знаю, как про это рассказать, – проговорил сын Денетора.

Северянин кивнул. В его годы он тоже не умел говорить о подобном. Произнес:

– Оно просто растет сквозь наши судьбы.

– Да. Именно! – пылко сказал Барагунд.

– Пойдем, – Таургон качнул головой в сторону Языка, залитого рассветным золотом. – Там нам никто не помешает.

А на площади у Древа скоро начнется обычная утренняя суета.

Зато на Языке никогда никого нет. Разве что иногда – такие, как они. Поговорить в тишине там, где их никто не потревожит. Странно это: самое безлюдное место в городе – у всех на виду.

Можно идти и молчать.

И смотреть, как солнце блестит в водах Андуина.

– Остогер был мудр, перестроив Минас-Анор, – сказал Таургон, когда почувствовал, что можно говорить. – Нигде в Средиземье я не видел такого места: ты на вершине, ты открыт перед Ним, ты в одиночестве, которое не нарушит никто, но чтобы попасть сюда, тебе не нужно уходить в горы, достаточно просто выйти из дому. Остогер понимал, что тем, в чьих руках судьбы народа, это нужнее, а идти в горы… когда в стране война, не будет времени.

– Ты думаешь, – удивленно спросил Барагунд, – Язык сделан таким для… этого?

– Я уверен, – пожал плечами северянин. – Остогер понимал, что одним оружием битвы не выиграть. Он превратил Минас-Анор в город-крепость, но не построил на Языке ни единого здания, ни для жизни, ни для войны. Почему?

– Я никогда не задумывался об этом…

Таургон улыбнулся:

– Преимущество быть иноземцем. Задаешь вопросы, которые не приходят в голову родившимся здесь. Когда я впервые пришел на Язык… – он замолчал, вспоминая.

– Так про то, зачем Остогер оставил Язык свободным, ты не прочел?

– Нет. Прочел я только о том, что это сделал Остогер. Судя по всему, нашествие в правление его сына было страшным. Но ведь отбились, и левобережье не потеряли.