Гонцы весны

У л ь я н о в. Ой ли! (Читает.) «Плохи наши дела. Ткачи в последнее время зарабатывали, почитай что на круг, по три рубля пятьдесят копеек в полумесяц. Семьей из семи человек разве проживешь? Одежонку последнюю поспустили, гроши последние прожили, а прижимка растет своим чередом…» Очень любопытно! Целая тетрадка записей! Надя, да вы же молодчина! Теперь у нас будет отличная листовка! (Кружит ее. Вдруг его начинает бить кашель.)

К р у п с к а я. Что с вами? Вы простудились?

У л ь я н о в. Голова закружилась.

К р у п с к а я. Боже, да вы весь в огне.

У л ь я н о в. Кажется, заболеваю…

К р у п с к а я. Так зачем же вы приходили! Надо лечь в постель и немедленно вызвать врача.

У л ь я н о в. Пустяки… Неужели я не смогу уехать за границу? Так надо встретиться с Плехановым. Необходимо… (Пошатнулся.)

Крупская держит его, прислоняет к стене.

К р у п с к а я. Давайте я укутаю вам горло. (Снимает свой шарф.)

У л ь я н о в (с силой). Надя, я… я люблю вас… да, да, это не фраза, не бред. Я по-настоящему люблю. (Целует ее.)

Крупская отпрянула.

Теперь в луче света мы видим ее одну. Сзади к ней подходит одноногий  с о л д а т.

С о л д а т. Вы, что ли, Крупская будете?

К р у п с к а я. Я обернулась и переспросила: что, что вы сказали?

С о л д а т. Ну учительша из вечерней школы — вы?

К р у п с к а я. Да, я…

С о л д а т. От Михаила я… Волю его исполнить…

К р у п с к а я. От какого Михаила?

С о л д а т. В прошлом году учился у вас.

К р у п с к а я. Грузчик?

С о л д а т. Так точно… грузчики они были. Надорвался на работе. Помер. У меня на глазах. Да-а… Все вас вспоминал. Велел поклониться и жить долго приказал. (Кланяется и уходит.)

К р у п с к а я. Он поклонился и, тяжело повернувшись, ушел, скрипя своей деревянной ногой. А я подошла к Володе, взяла его под руку и, поддерживая, повела домой… болеть.

Снова камера.

У л ь я н о в (встает, смотрит на часы). Прошел час. Всего лишь один час. Как медленно тянется эта первая ночь… (Стучит в стенку. Слушает.)

В ответ — сигналы.

…Так, так, еще… пожалуйста, еще. (Читает.) Старков…

Г о л о с. Стучать запрещено. (Тихий смешок.) …Господин Ульянов, следствию известно, что во время забастовки на фабрике Торнтона, а именно седьмого и двенадцатого ноября сего года, вы вместе с привлеченным по данному делу Василием Старковым посещали рабочего Меркулова и вручили ему деньги для передачи семьям арестованных рабочих. Кроме того, не далее как позавчера вы проводили тайное заседание своей преступной антиправительственной группы, на котором присутствовали: выше означенный Старков, а также Ванеев, Кржижановский, Мартов, Запорожец и Надежда Крупская, известная нам по кличке Минога.

Ульянов, резко повернувшись, идет в угол и стоит там, обхватив голову руками.

У л ь я н о в. Нет, нет, надо спать. Скорее спать. Нельзя даром тратить силы. (Ложится.) Надя, ты рассказывай, а я буду слушать и тихонько дремать.

Высвечивается лицо  К р у п с к о й.

К р у п с к а я. …Болел ты не долго, но сильно. И мы по очереди забегали к тебе и делали все нужное: меняли компрессы, поили чаем, бегали за лекарствами. Потом потянулась канитель с получением заграничного паспорта. И наконец, двадцать пятого апреля ты уехал… Больше четырех месяцев длилась разлука. Сто тридцать два дня… И ни одного письма, ни одной весточки, ни одной строчки. Почему? Писать было нельзя. Письма из-за границы могли натолкнуть охранку на мой адрес. Но матери ты писал. Помнишь?

Мягко, ритмично стучат колеса, мелькают виды, как из окна вагона, и звучит голос — спокойный, уверенный и немного насмешливый.

У л ь я н о в.