Гонцы весны

И наконец, последнее: 7 сентября.

…Живу я здесь, дорогая мамочка, все так же… но время подходит уже уезжать, и я начинаю подумывать о разных практических вопросах… Не нужно ли чего-нибудь привезти? Я могу купить здесь всяких вещей в каком-нибудь большом магазине… Может быть, Мите нужны какие-нибудь книги — пусть напишет [может быть, атлас какой-нибудь анатомический или какая-нибудь другая медицинская штука] и Маняша тоже. Если она не имеет ничего в виду, — может быть, ты или Анюта посоветуете мне что привезти ей. Я чувствую, что следует накупить разной дряни…

До скорого свидания. Я так соскучился о вас.

Любящий тебя — В. Ульянов.

Голос умолк, стук колес затих. В луче света — К р у п с к а я.

К р у п с к а я. …Не правда ли, какие невинные, даже наивные письма? «Природа роскошная», «Прислуга дорога, а квартиры дешевы», «Не накупить ли разной дряни…» Ну что тут могла почерпнуть охранка?

…Я встречала тебя на Финляндском вокзале.

Часть вокзала.

Доносятся звуки подходящего поезда, шум толпы.

С коричневым чемоданом в руке выбегает  У л ь я н о в.

У л ь я н о в. Наконец-то! Здравствуй, Надя… Я так тосковал о тебе.

К р у п с к а я. И я…

У л ь я н о в. Правда? (Заглядывает ей в глаза.) Ты похудела… Уж не больна ли?

К р у п с к а я. Я здорова, Володя… А ты… поправился и выглядишь великаном. Как твои дела?

У л ь я н о в. Отлично! (Оглядывается.) Около трех недель пробыл в Швейцарии.

К р у п с к а я (голосом восторженной девицы). Ты видел Альпы! Боже мой, как я завидую тебе.

У л ь я н о в. Да, горы — это прекрасно. (Тихо.) Виделся и долго разговаривал с Плехановым. Он согласен издать сборник «Работник» с нашими статьями.

К р у п с к а я. Володя, это же замечательно! Я так рада.

У л ь я н о в. В Париже говорил с Полем Лафаргом. В Берлине посещал рабочие собрания, виделся с Вильгельмом Либкнехтом.

К р у п с к а я. А Энгельс?

У л ь я н о в. Встретиться не удалось. Старик тяжело болен.

К р у п с к а я (оглядываясь). У нас все спокойно. Что у тебя за чемодан?

У л ь я н о в. Ему цены нет. Едем. Я столько расскажу тебе!

Луч света освещает только Крупскую. Она смотрит вверх на широкое освещенное окно, в котором видны две тени.

К р у п с к а я. …Мы проговорили всю ночь.

Свет в окне гаснет.

…В чемодане с двойным дном ты привез нелегальную литературу, и мы тотчас пустили ее в дело. Потом… ты ездил в Вильно, в Москву и Орехово-Зуево…

Снова камера.

У л ь я н о в. А зачем?

К р у п с к а я. Но ты же знаешь…

У л ь я н о в. Да, знаю — я ездил устанавливать связи с местными группами. Но знает ли об этом следователь? И потом… ты все время не говоришь о главном. Где-то в середине ноября я послал письма Аксельроду в Цюрих. Неужели их перехватили?!

К р у п с к а я. О чем ты писал в них?

У л ь я н о в (вспоминая). Дорогой Павел Борисович! Я очень рад, что мне удалось-таки получить от вас письмо… Ваши отзывы о моих литературных попытках меня чрезвычайно ободрили. Я ничего так не желал бы, ни о чем так много не мечтал, как о возможности писать для рабочих…

К р у п с к а я. Нет, Володя, это ты писал чуть позднее. Вспомни.

У л ь я н о в. Возможно… Но мысль та же… И потом — черт побери! Я же раскрывал в письмах наши секреты. Вот, послушай. (Вспоминает.) Мне не нравится адрес в Цюрихе. Не можете ли достать другой — не в Швейцарии, а в Германии. Это бы гораздо лучше и безопаснее… Писать надо китайской тушью. Лучше, если прибавить маленький кристаллик хромпика (K₂Cr₂O₇). Бумагу брать потоньше… А чтобы склеивать статьи в картон, необходимо употреблять жидкий клейстер… Боже, какой болтун! Если это письмо попало им в руки… Я же писал о связи с типографией, о газете… (Неожиданно.) Михайлов! Да, да, я знаю, кто нас выдал. Это Михайлов!

Входная дверь.

В нее стучит  М и х а й л о в.

Дверь медленно раскрывается. На пороге появляется  Б а б у ш к и н.

Б а б у ш к и н. Михайлов?

М и х а й л о в. Иван Васильевич, здравствуйте. Наконец-то!