для Горького задача русской революции сводится к европеизации страны, к подавлению и изживанию ее азиатского анархизма. Единственно успешным методом этой европеизации он считает насилие, активизм: «активное», «беспощадное» для него — синоним «истинного». Содержанием же революции, то есть европеизации, должна стать техническая цивилизация, «господство над природой». И естественно, что с провозглашением программы индустриализации страны и наступления на крестьянство (этот бастион азиатчины для Горького) он сразу забыл былые разногласия с большевиками: ведь они принимали его программу [ПАРАМОНОВ (II). С. 148].
На этом пути былой певец «свободной личности» приветствует ее умаление в Стране Советов, сведение всей полноты человеческой индивидуальности исключительно к функции служения социальному целому:
Необходимо написать историю культуры как историю разложения личности, как изображение пути ее к смерти и как историю возникновения новой личности в огне «концентрированной энергии» строителей нового мира [ПАРАМОНОВ (II). С. 149].
С конца 1920-х годов Горький уверовал, что в СССР на базе «Коммунистического интернационала» в его сталинской интерпретации идет гигантская работа по созиданию такого типа людей, что они, в конце концов, сумеют «сказку сделать былью» и тогда:
Россия <…> скажет величайшее слово всему миру, которое тот когда-либо слышал, и что это слово именно будет заветом общечеловеческого единения… [ДОСТОЕВСКИЙ. Т. 25. С. 20],
Одновременно с этим Достоевский приписывал русскому народу исключительную тягу к «страданию», полагая, что этот мазохистский комплекс есть отражение особой глубины его христиаского миросозерцания: мол, Господь терпел, и нам велел. Он заявлял:
Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа. Страданием своим русский народ как бы наслаждается. Что в целом народе, то и в отдельных типах, говоря, впрочем, лишь вообще [ДОСТОЕВСКИЙ. Т. 23. С. 36].
В этом пункте Горький выступает яростным противником своего великого соотечественника. Для него коренной духовной потребностью как русского, так и для любого другого человека является волевая активность, направленная на преодолении страдания, и как следствие — обретение человеком счастья в юдоли сей.
В письме к Константину Федину от 3 марта 1926 года он, вполне в духе Ницше, но без его скептической иронии (sic!), пишет: