Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

«национально настроенный еврейский читатель» всегда относился к Юшкевичу несколько прохладно, видя в нем очернителя еврейского народа, не желающего замечать светлых сторон нашего быта, и что «вина в этой размолвке была на стороне читателя». В самом деле, не менее мрачными тонами рисуют своих единоплеменников Щедрин и Достоевский, Синклер Льюис и Теодор Драйзер, однако же никакой размолвки между ними и интеллигентным читателем не было и нет. «У нас же Юшкевич все еще ждет признания в качестве большого еврейского писателя». Причин тому много, Жаботинский приводит главные. Юшкевича сразу и слишком тепло приняли в «общерусской литературе, и у нас получилось впечатление, что он „пишет для чужих“. Манерой письма Юшкевич резко отличался от привычных читателю бытописателей еврейства, и „читатель решил: это не еврейская жизнь“. Но еще важнее, главнее то, что еврейский читатель, даже ощущающий свою национальную настроенность и „уже тридцать лет повторяющий, что еврейский народ живет для себя, а не для соседей, никому не обязан нравиться, ни пред кем не намерен отчитываться и ни на кого не желает оглядываться“, этой нравственной независимости еще далеко не достиг. Оно хотя и объяснимо („мы живем среди чужого переулка, и отвлечься от этого факта нелегко“), но даже в чужом переулке пора уже усвоить, что отношение к нам соседей меньше всего зависит от нашей репутации „хороших“ или „нехороших“ людей. Эта истина теперь ясна, кажется, даже ассимиляторам; доказывать ее поэтому считаю лишним. Уж наверное знают ее националисты. Тем не менее и они часто шарахаются, когда взойдет на кафедру свой человек и расскажет при соседях, что есть у нас в быту Леон Дрей[179]

. Эта черта у нас — пережиток ассимиляторства и апологетики. От нее пора отделаться».

<…>