Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Говоря словами из концовки знаменитого стихотворения Франсуа Вийона «Баллада о дамах минувших времен», которое Жаботинский перевел в ранней молодости на русский с исключительным мастерством:

— Но где вы, Былого талые снега?

— отметим то, что кажется нам несомненным. Быть или не быть русским журналистом — едва ли вопрос этот когда-либо стоял перед молодым Жаботинским. Он был журналистом от Бога и журналистика навсегда стала не только его уделом, но и самой его жизнью. В дореволюционной России его публиковали в «Одесских новостях» и «Одесском листке», в «Русской мысли» и «Вестнике Европы», в «Восходе» и «Руси»…

…Жаботинский никаких сыновних чувств к российскому отечеству не питал и заявлял об этом по разным поводам и в разных контекстах; самый известный, по-видимому, — заключительная глава романа «Пятеро»: «К России был равнодушен даже в молодости: помню, всегда нервничал от радости, уезжая за границу, и возвращался нехотя» [МАРКИШ Ш.].

Живя на Западе, он — при том, что «владел полностью и целиком» восьмью языками, включая идиш, тем не менее, больше всего публиковался по-русски, но не в русской эмигрантской прессе, а в русскоязычном еврейском журнале «Рассвет», где

он был «номером первым» в редакционной коллегии, фактическим главою еженедельника, определявшим и его общую линию, и, говоря условно, все детали поведения. А главное — печатался так много, как это возможно только «у себя». И то сказать: за всю свою долгую жизнь в русском и русско-еврейском журнализме хозяином «дома» Жаботинский был лишь в парижском «Рассвете» [МАРКИШ Ш.].

Таким образом, в послереволюционный период Жаботинский навсегда ушел из русской журналистики, хотя отнюдь не порвал с русской словесностью. В 1927 году им были опубликованы на русском языке два крупных литературных произведения — исторический роман «Самсон Назорей» и автобиографический роман «Пятеро» (1936 г.) [ВАЙСКОПФ (II)]. С учетом вышеприведенных отзывов о Жаботинском-литераторе таких крупных русских писателей, как Горький, Куприн и Осоргин, можно не сомневаться, что и в эмиграции на русской культурной сцене он был бы как никогда ранее востребован. Не был ли его отказ от столь чтимой еврейством «великой русской литературы» горькой ошибкой? В качестве ответа на сей риторический вопрос здесь можно привести точку зрения В. В. Розанова, которую он выказал в январе 1913 года в письме М. Гершензону:

Мне кажется, евреи делают великую ошибку, ошибку для своего счастья, ошибку для своего развития, затормозившись в русскую жур-налистику….великое еврейство могло бы идти параллельно русскому народу, неся «сосуд с маслом на голове» и отнюдь не переходя в русский кабак и русскую журналистику [ПЕРЕПИСКА РОЗ-ГЕРШ. С. 236].

Сам Жаботинский вполне солидаризуется с приведенным мнением русского мыслителя-националиста. В статье, посвященной переводе на идиш последнего романа Семена Юшкевича «Эпизоды» (1921–1922), скончавшегося 12 февраля 1927 года в Париже, он писал, что