Горькое похмелье

– А она нам сейчас пока ни к чему, только мобильности лишает… Понадобится, всегда у красных позычим.

– А обоз? Там же раненые.

– Обоз тут, в плавнях спрячем. – Нестор тронул руку жены: – Галочка, тебя за главну при обозе оставляю.

…На развилке часть конных, телеги, пушки с передками и зарядными ящиками свернули в сторону.

…Над степью стелился туман. Было еще темно. Станция выделялась темным пятном и редкими огоньками. В гулкой сырой тишине разносились сиплые паровозные гудки, громыхание буферов – куда-то толкали и перетаскивали вагоны.

– Хлеб увозят, – сказал Сашко Кляйн.

– Кто тебе сказал? – спросил Махно.

– Так думаю. Продотряды по уезду хлеб отбирают… Шо ж еще?

Вернулись разведчики, ходившие на станцию и в село. Обряженные под нищих, с торбами. Их много в эту весну передвигалось по Украине.

– Ну что там? – спросил Махно.

– Охрана невелычка… ци, як их… киевски курсанты, – доложил один из «нищих». – А в Гуляйполи яки-то узкоглази. Полк, тысячи дви.

– Курсанты – это хорошо, – сказал Махно. – Их воевать по книжкам учили… А узкоглазых трошечкы припугнем. Виктор, соберы наших махновских басурманов!..

Вскоре перед Нестором встали шестеро узкоглазых повстанцев: то ли башкир, то ли татар. У батька воевали всякие. Широкие лица были бесстрастны.

– Значит, так, хлопцы. Пошуруем по станции, потом двинем на Гуляйполе. Ваша задача: первымы проскакать по Гуляйполю, поднять стрельбу, посеять панику, – инструктировал Махно. – Ну, покажите, что кричать будете.

– Ой, бачка Макно! Массай Макно! Тьма!.. Смерть… Кач! Кач! – прокричали «басурманы» нестройным хором. – Углялярь! Углялярь! Беги! Убьют!

– Красиво! – одобрил Задов…

…На станции раздалась стрельба. Схватка была короткой.

Махно вошел в аппаратную. Два убитых курсанта лежали в углу. Молоденькие. Остальных уложили возле блокпоста, у самых стрелок.

Телеграфист был все тот же. Длинный, худой, флегматичный.

– Как живешь, Данила? – буднично, словно они виделись только вчера, спросил Махно.

– Ничого! Если б меньше стреляли, совсем хороша жизня була б!

– Ну, отбый юзограмму в Харьков, Фрунзе. «Занял Гуляйполе, анархистскую столицу…»

– Ще ж не занялы.

– Займу. Пыши дальше. «…Обедаю. Прошу не тревожить… Батько Махно».

– Разозлятся, – покачал головой телеграфист.

– Нехай. Больше злости, больше путаницы.

– Там десятка тры цых… красных юнкерив взялы, – появившись в дверях, доложил Юрко.

– Спросы, кто хочет у нас воювать? Остальных пострилять. Юнкера, хочь и молодые, а натасканные на нас, як собаки.

Они покинули станцию и по знакомой дороге двинулись на Гуляйполе. Махно смотрел по сторонам. Все ему было до боли знакомо. Вон вдали хутор с колодцем-журавлем. Какая там вкусная родниковая вода!

Поднял вверх голову:

– О, жаворонок! Весна тепла будет.

Юрко догнал его:

– Никто не схотел до нас. Даже ругалысь нехорошо. И правда, як собачата!

Нестор ничего не ответил. Слушал жаворонка в высоком небе.

– Хлиб взялы, три вагона, – продолжал Юрко. – Шо моглы – нам в обоз, а остальне людям роздаем… Вы чуете, батько?

– Помолчи трохи, Юрко! Я жаворонка слухаю… До чего ж красиво выводит!..

На станции между вагонами, вдали от глаз, Лёвка инструктировал Феню:

– Зайдешь до Кульбабы, хата коло Дусиной балкы, знаешь?

– Знаю.

– Там повно старух, як солдат в казарме. Хай разойдуться по селу. Як начнеться шум, стрельба – пиднимуть шум, крики. Шоб гарнизон думав, шо атакують со всех сторон. Ты поняла?

– Поняла.

Оглянувшись по сторонам и никого не увидев, Лёвка хотел поцеловать подругу. Небо уже поголубело, откуда-то с южным ветром, как из разогревшейся печи, понесло теплом. И кровь в жилах могучего Лёвки как-то разом согрелась. Он привлек к себе Феню. Любовь властно и ежечасно командовала бывшим своевольным анархистом-бомбистом.

Но Феня ловко вывернулась из медвежьих объятий. Зажав рот ладонью, понеслась за вагон, но не успела, ухватилась, чтобы не упасть, за скобу у вагонной площадки. Ее тошнило.

– Оце я так на тебе действую? – спросил Лёвка. Но тут же занервничал: – Може, заболила? Шо с тобой, Фенечка? Чи не тиф?

– Отойди, не дывысь… – Она отдышалась, вытерла рот, заслезившиеся глаза. Повернулась к Лёвке, рассмеялась вдруг: – Якый тиф?.. Беременна я, Лёва! От так ты на мене действуешь!

Махновские басурманы с криками пронеслись по улицам Гуляйполя. Лица были вымазаны красным:

– Тьма! Смерть!.. Кач! Кач! Углялярь! Беги-беги! Бачка Макно пришел!..

Из дворов, из присутственных зданий, даже из театра, совсем захиревшего и покосившегося, выскакивали полуодетые люди. Срочно запрягали… вскакивали на лошадей… на телеги… просто бежали в огороды…

Киргизский красный полк пришел в полное замешательство. В этой путанице забеспокоились и курсанты, многие побежали из села, не успев заседлать лошадей. Кое-кто отстреливался, но это уже не было для махновцев сопротивлением.

Следом за киргизами в село влетели конники Щуся, экономно и точно постреливая в красных юнкеров…