Горькое похмелье

Кожин кое-как управился с «Максимом». Закрепил винты наводки, просматривая поляну, на которой должны были появиться преследователи. Поводил стволом, попробовал прижать левую рукоять раненой рукой. Вроде получилось.

Залегли, затихли, ожидая. Кожин стал различать вдали, в кустах, фигуры курсантов. Молоденькие хлопцы, юркие, как муравьи. За ними, петляя по сеновозной дороге, окутанные синим дымом, двигались грузовики, готовые оказать огневую поддержку.

– Недолго повоюем, – процедил сквозь зубы Кожин. – Господи, сколько ж я людей покосил за свою военную жизнь! Большое село можно было бы заполнить. Такое, как Гуляйполе. А может, и большее.

Он уточнил прицел и, морщась от боли, чуть опустил ствол.

– Слушай, Юрко, уходи ты от меня. Сам справлюсь.

– Не. Ленту подавать… а вдруг перекосит…

– Жалко тебя. Я уже старый черт. Мне через год тридцать будет.

– А мне через год двадцать.

– О, самое время жениться, – улыбнулся Фома. – А ну давай, придави сюда, на рукоять… От так!

…Хлопцы и Галина услышали длинную очередь кожинского «Максима». Нестор на тачанке даже приподнял голову, чтобы лучше слышать. Пулемет бил прицельно, по цепи – это они знали. Фома просто так ленту не распатронит. Потом начался огневой бой, очереди «Максима» и винтовочные выстрелы слились в один звук, сильнее которого оказались разрывы гранат.

Через несколько минут, когда они уже порядком удалились от той поляны, наступила тишина.

Тачанку пришлось бросить: в приднестровском лесу они потеряли дорогу, ведущую к Днестру. Сунули в заплечные мешки кое-какие вещи, патроны. Лошадей отпустили на полянке с сочной травой. Нестора вели под руки.

С пригорка они увидели Днестр, показавшийся им очень широким и быстрым, несколько лодок, пограничный дозор…

– Я цых хлопчикив вмиг приголублю. – Лёвка поправил на поясе штык-нож.

– Не надо крови на границе… тихо… надо… – неожиданно выдавил из себя булькающие слова батько.

…Лёвка с петлицами и нашивками комроты и еще двое «красноармейцев» спустились вниз, к воде…

Связанные пограничники лежали на земле. Нестора бережно уложили в лодку. Три челна с последними повстанцами отчалили. Махно полулежа глядел на удаляющийся родной берег. Один глаз его был скрыт бинтом, второй выражал тоску, отчаяние и боль…

Галина поддерживала рукой голову Нестора.

Всего сотня мощных взмахов веслами, и уже чужая вода, а дальше – чужая земля. Нестор понимал, что это до конца жизни. Навсегда.

Глава тридцать первая

Румынский военный врач осматривал Нестора. На лбу у врача поблескивало зеркальце.

– Невероятно, – говорил врач фельдшеру на румынском. – Как он выжил? Это просто не укладывается в голове. А я насмотрелся всякого… – И перешел на правильный русский: все-таки это была вчерашняя Бессарабия, область России, давным-давно отвоеванная у Турции и лишь недавно, в пору смуты, захваченная Румынией с милостивого разрешения Антанты. Теперь он обращался к Нестору: – Вашей выдачи как военного преступника требуют Советы. А также Польша, и особенно Германия. Мы вас уложим в госпиталь месяца на три. А там видно будет… Румыния – гуманная страна! Европейская!

Врач очень гордился своей обновленной, выросшей страной. Его не удивлял диковатый взгляд знаменитого партизана. Варвары!

– У вас есть деньги? – спросил врач.

Нестор отрицательно покачал головой. Врач удивился. Даже очень.

– Газеты пишут, что вы вывезли несметные сокровища. – Он показал на портрет Нестора в газете, лежащей на тумбочке близ кровати. – Это же вы, этот разбойник? Вы – Махно?

Махно попытался улыбнуться сквозь повязку. Но только дернулся от боли.

– Хорошо. Я постараюсь, чтобы вам за счет нашего государства сделали операцию на челюсти и вставили зубы. Но это будет нелегко… Я надеюсь, когда вы достанете свои сокровища, не забудете и обо мне.

Махно только моргал. Он не знал, что ему сказать, но врач понял это по-своему, как знак согласия. Доктор не мог поверить, что знаменитый украинский разбойник, как писали газеты, иногда, впрочем, называвшие Махно борцом за свободу, забравший в банках России несметные сокровища, пересек границу нищим. Зачем тогда бежать из своей страны?

Спустя недели выздоравливающий Махно сидел на скамейке в госпитальном скверике. Он очень исхудал, почти ничего не мог есть, заношенная пижама казалась просторным халатом. Но зато, несмотря на свежий шрам и чуть перекошенное лицо, он уже мог говорить. Правда, пока очень медленно.

– Мы решили вертаться, Нестор, – сказал сидевший рядом с ним Лёва. – В РэСеФеСеРе и на Украине амнистия.

– Ты веришь? – усмехнулся Махно. – Яка по счету?

Он смотрел на Лёвку и удивлялся: за всю войну этого гиганта даже не зацепило. Ни осколком, ни пулей, ни шашкой. А ведь бывал в переделках. Сколько раз выносил его, Нестора, из самых крутых переделок. И при всем его военном опыте у Задова все ещё осталась психология ребенка.

– Вирыш – не вирыш, а з голоду помырать неохота, – вздохнул Лёвка. – И старцювать не умею. Та й не подадуть, вид не тот.

– А там ты куда пойдешь? В свою ЧеКу?

Задов посмотрел на Нестора исподлобья:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Давно.