Горькое похмелье

Девочка вдруг кинулась на шею незнакомому жалкому человеку, которого мама назвала папой. Она была добрая. Она пожалела, значит, полюбила. И от этой ее ласки у Нестора проступили слезы. Он гладил худенькое тельце дочки, вздрагивал. Он был подавлен мгновенной ответной вспышкой любви к этому существу. Железный батько, предводитель первых в России рубак.

Галина, сняв пенсне, тоже протирала глаза.

– Тут у одной знакомой сдается комната, – сказала она. – Правда, далеко. Но ты иногда будешь приезжать к Люсеньке… Пойдете с ней в зоопарк. Или в цирк. Да, Люси?

– Да! – прошептала девочка. Она все еще висела на шее у Махно. – Да, да!

Потом Нестор и Галина ехали в такси.

– Такси только по случаю твоего приезда, – объяснила Галя. – Здесь все очень дорого. Даже метро… Ужасно!

– Ты з ним живешь? – спросил Нестор.

– С кем?

– С этим… усатым-полосатым?

Галина отвернулась, сделала вид, что укрылась от кашля Нестора.

– Что ты! Он – мой хозяин… Тут все строго. Его власть!

Махно смотрел в окно. Субретки, левретки, кокотки. Огни. Потом они въехали в темень.

– Остановите! – попросила Галина шофера по-французски.

Тот обернулся. «Рено» для него был тесным. Это был тот казацкого вида мужчина с явно подкрашенными запорожскими усами, сосед Данилевского по столику в шоферской «Балалайке». Он принял деньги в широкую ладонь, и Галина с Нестором вышли.

– Шо, уже приехали? – спросил Махно.

Здесь не было ни огней, ни субреток, ни кокоток. Лишь мрачные дома и полное отсутствие зелени.

– Нет, еще немного пройдем. Сэкономим, – сказала Галина. – Ты не сразу найдешь работу… если вообще найдешь.

– А почему? – спросил Махно. – Я же в Польше столярничал, плотничал… И потом, у меня эта карта идентитэ… нансеновский паспорт…

– Французы сами сейчас без работы.

Они вошли в грязный подъезд, спустились в полуподвал. Лампочка погасла сама, погорев десять секунд. Экономия.

Галя постучала:

– Лариска! Ты дома? Открывай!

Нестор проснулся в своей полуподвальной комнатушке. За мутным окном слышался стук каблуков. Таз. Кувшин с водой, табуретка. На столе стоял фотопортрет Люсеньки. Надо было начинать парижскую жизнь. Но он не знал, с чего ее начинать. Лежа, размышлял. Надо как-то зарабатывать деньги. Может, попробовать завести сапожное дело?

…Постучав, Аршинов протиснулся в дверь. Здесь все одевались нарочито прилично. В Новороссии Аршинов сошел бы за приказчика у хорошего купца. Но наметанный глаз француза сразу определил бы: нищий. Живет на случайные су.

– Здорово! – простуженным голосом произнес Аршинов. – Я только что из Анархистского общества. Бедные, черти! Впору на паперти стоять! Но нашли тебе место. На киностудии Луи Пушкинда. Это псевдоним, конечно. Одессит, кажется. Маленькая студия. Маленькая плата. Но все же… Постановщиком. Это у них так громко мастер на все руки называется. Работа не пыльная. Где-то что-то прибить, что-то приклеить… Можешь выходить хоть завтра!

…А в «Балалайке» за обедом шофер с лихими усами сказал Данилевскому:

– Я тут недавно, кажется, твоего Махну вез. С женой, что ли.

– Где высадил? – живо поинтересовался бывший полковник.

– В районе Бобиньи. Дальше они пошли пешком.

– Проследил бы.

– Темнотища!.. А тебе он что, очень нужен?

– Да так, – неопределенно ответил Владислав, кроша в суп булочку.

…Домой Данилевский подъехал, когда там никого не было. Осторожно поднял в кладовке половицу, достал небольшой револьвер «уэбли». Протер его платком, вышел к машине и положил под сиденье. Теперь этот кусочек железа будет его постоянным попутчиком. Вдруг повезет, как повезло усатому коллеге. Впрочем, он не собирался ждать случая…

На киностудии стучали молотки, мельтешили ряженые. То загорались, то гасли юпитеры. Какие-то странные люди, не то разбойники, не то пираты бегали, спотыкаясь о валяющиеся повсюду детали декораций. Все были до зубов вооружены. Патронташи, револьверы, бомбы. Сабли невозможной кривизны.

Нестор приколачивал деталь к верхней части декорации, изображающей белые украинские хатки. Растянул голубое полотнище, означавшее голубое небо.

– Вы, жлобье, уже начинаете забывать Одессу. Если помните, там у них много подсолнухов! Где подсолнухи? – раздался крик на весь павильон. – Нет, я з вамы тронусь умом! Я застрелюсь!

Нестор спустился по лестнице, пошел в угол. Молча принес охапку пластмассовых подсолнечников. Вопросительно посмотрел на человека в бархатной кофте с бантом. Это был хозяин киноателье. В Одессе он был Левкой Пухманом, здесь же звался Луи Пушкиндом.

– Ше ты на меня смотришь? Будто не знаешь, иде в Одессе растуть подсолнухи.

– На Привозе.

– Ты эти хохмы оставь при себе. У нас серьезная фильма. Подсолнухи, они должны подчеркнуть. Понял? Повтыкай их вон там, под той хаткой.

Нестор стал втыкать.

Пушкинд похлопал в ладоши:

– Анархисты! – позвал он. У него был сильнейший акцент, но это возмещалось истинно французской живостью характера.

Пришли анархисты.

– Сейчас нас посетит делегация. Надо изобразить! – обратился Пушкинд к анархистам. И те приосанились, положили руки на эфесы сабель.