Горькое похмелье

Нестор лежал в хате и задумчиво глядел в маленькое оконце, в которое скреблись прутики верболоза.

Рыбацкая хатка была маленькая, и лежанка занимала едва ли не половину комнаты. На стене, засиженная мухами, висела олеография картины «Девятый вал» Айвазовского. Слабенькая лампа едва высвечивала из сумерек этот самый вал.

Галина находилась здесь же, в комнате. Она в простой сорочке, открывающей плечи, сушила рушником мокрые волосы.

– Знобко шо-то, – сказал Нестор. – Легла б тут, согрела…

– Других дел нет! – ответила анархистка.

– Ну, ты ж все-таки баба, – пояснил батько.

– Я к тебе не в «бабы» шла, – отрезала Галина. – А в товарищи, в соратницы по борьбе!.. Хочешь правду? Раскис ты, разнюнился! Вылезай с плавней! Свистни, собери хлопцев. Не сиди сиднем!.. «Вне закона»! Испугался, что ли?

Глаза Нестора сощурились, стали злыми.

– Я, Галина, сроду ничего не боялся! – прошипел он. – Ты хоть понимаешь, шо такое армией командовать? Я тоже до сих пор не понимал. На войне армия как завод! Нема шихты – все! Гаси печи! Без боеприпасу мои хлопцы – живое мясо! А ты! Заместо того шоб войты в моё понимание, шоб бабской лаской обогреть – ты мне тут… молитвы читаешь! Да я… я зараз тебя… падлюча твоя душа…

Он соскочил с лежанки, стал рвать из кобуры револьвер, не попадая трясущимися пальцами в запорное колечко.

Галина, как была в сорочке, выскочила из хаты и босиком бросилась в заросли верболоза. Махно показался в дверях и шарил диким взглядом по кустам. Зло сплюнул и вновь исчез в хате.

– Ганяе, – одобрительно сказал дед Правда. – Значить, любе!

Они ели уху, прямо из казана черпая деревянными ложками и обжигаясь блаженной болью. Нарезанный ножом каравай хлеба лежал на рушнике.

– Однесы батьку мыску, – сказал Юрку дед.

– Не пиду… Под горячу руку… Ты шо, дед?

В зарослях ивняка, у небольшого чистого озерка, где плескалась рыбья молодь и цвели белые кувшинки, чернобровая хохотушка миловалась с Лёвкой Задовым. Лёвка, при всей своей мощи циркового силача и житейской опытности террориста, в свои неполные двадцать шесть лет оказался парнем на редкость деликатным, ласковым и даже немного робким. Это очень забавляло кокетливую Феню.

Влюбленные постелили на раскалившийся за день песок брезент, разожгли маленький дымный костерок, отгоняющий комарье.

Искупавшаяся в теплой воде озерка Феня вплела в свои влажные волосы несколько белых кувшинок и теперь выглядела настоящей мавкой, украинской речной соблазнительницей. Она лежала на крепких и вместе с тем нежных руках Лёвки, гладила его плечи, щеки, теребила уши.

– Люблю, – прошептала она.

– Когда ж ты успела? – Лёвка смущенно зашмыгал носом. Он никогда не считал себя привлекательным. Большой, тяжелый, шея как бревно, нос – чисто груша.

– Я сразу полюбыла. Ще там, под Мариуполем…

– И не роздумувала?

– Ни минуты, – шептала она, ласкаясь и по-кошачьи изгибаясь, устраиваясь поудобнее, приникая, сливаясь с любимым. – Може, я у тебе перва?

– Така красива – перва, – признался начальник разведки, известный всем махновцам как человек добродушно-безжалостный. – Знаешь, я никогда не думав, шо мене можно полюбить. Тут кругом столько красивых хлопцив…

– Ты дуже красивый. Правда. Я сразу поняла, шо с таким можно всю жизнь прожить. С тобою якось спокойно, хорошо…

Вокруг все замерло. Даже смолкли сверчки. Только горячечное дыхание двух влюбленных нарушало тишину. Раннее летнее утро должно было разбудить их, уставших от этой стремительной и долгой, ошеломившей обоих ночи.

Но вовсе не солнечные лучи заставили Лёвку вскочить среди ночи на ноги. Он торопливо оделся, проверил оба пистолета, прежде чем засунуть их за пояс, под рубаху.

Феня тоже вскочила, расправила платье. Высохшие волосы забросила за спину: заплетать косы было некогда, стала наскоро повязывать голову косынкой.

– Шось случилось? – спросила она.

– Помолчи, – попросил он и стал вслушиваться в тишину.

Где-то далеко, едва различимый, слышался скрип тележных колес, вязнувших в песке, доносились голоса возчиков или конных, металлическое бряцанье или звяканье.

– Ты слышишь? – спросил Лёвка.

– Якие-то люды.

– Оставайся пока здесь, – сказал Лёвка Фене и отдал ей один из своих пистолетов. – Сиди тихо! Я узнаю, шо там – и вернусь!

Он бесшумно ввинтился крупным кабаньим телом в заросли верболоза, исчез, все еще потрясенный тем, что между ними произошло. И теперь, пробираясь на все более явственно слышимые звуки, старался забыть обо всем ночном, тайном. Война напомнила ему о его обязанностях…

Незадолго до рассвета Лёвка разбудил Нестора, который спал, обняв Галку. Летняя ночь примирила их.

– Нестор! – прошептал Лёвка. – Погляди в окно!..

За окном были видны огни множества костров. У огней мельтешили фигуры мужиков. Кто с винтовкой за плечами, кто с револьвером или шашкой.

– Люды до тебе прийшлы, батько! – продолжал Задов. – За помощью!

– Опять! – схватился за голову Махно. – Ну что, на мне свет клином сошолся? Что, я не могу тут чуток порыбачить, душу отогреть, думу подумать?

– Шо им сказать? – спросил Задов. – Ждуть же!