Горькую чашу – до дна!

– Лечебный… – Я зашатался. Эпилептик, лежавший на койке, заорал:

– Христос… Христос… почему они не распнут и меня?

– Как я здесь очутился?

– Некогда нам болтать. Наденьте тапки. И возьмите халат. – Второй санитар кивнул в сторону кресла. На нем лежали старые, донельзя заношенные шлепанцы и старый, застиранный халат, от которого воняло лизолом. – А сейчас – в умывалку, по-быстрому! Потом к врачу.

– К врачу?

– Всем новеньким положено до восьми часов пройти осмотр у главного врача отделения.

После этого они оттащили меня в умывалку, где от пара ничего не было видно и где шумно возилось до шести десятков человек. Мне сунули зубную щетку, тряпку и кусок мыла. Зубную щетку, конечно, заранее помыли, но новой она не была.

– Почистить зубы!

Я попробовал было, но меня тут же вырвало.

– Безобразие! Сами за собой подотрите!

Мне дали половую тряпку, я вытер пол и сам помылся. При этом заметил, что хмель у меня еще не совсем прошел. Я ничего не помнил о событиях прошлой ночи. И так плохо себя чувствовал, что боялся в любой момент потерять сознание.

Среди голых мужчин я заметил вдруг дебильного мальчика – его мыл мужчина, у которого начисто отсутствовало пол-лица. Он говорил мальчику тоном диктора детской радиопередачи:

– Тут я, понимаешь, возьми и скажи Эйзенхауэру: если вы еще раз бросите бомбы на Монте-Кассино, я вам такое устрою! Позову сюда Сталина, и мы с ним сбросим вас в Атлантику!

– Атлантика! Атлантика! Атлантика! – заверещал кретин.

– Я хочу прочь отсюда, – сказал я санитару, стоявшему рядом со мной. – Немедленно прочь отсюда! Нельзя равнять меня с сумасшедшими! Я совершенно нормален!

– Конечно, вы нормальный, ясное дело, – ответил тот. – Куда как нормально, когда один приятель втыкает в другого нож для льда!

– Нож для льда…

– А теперь пошли, быстро!

Они подхватили меня, натянули на меня старую казенную пижаму и такой же халат и поволокли обратно через зал, уставленный койками, где тот эпилептик, что тряс мою клетку, теперь носился по проходам, раскинув руки и громко жужжа: он изображал самолет; кое-кто прятался под кроватью, некоторые все еще лежали в своих клетках неподвижно, как трупы.

Юноша у окна уже не молился, теперь он делал зарядку. Тот, с профессорским лицом, который держал эпилептика во время припадка, бросил мне на ходу:

– На обследование? Смотрите, чтобы вас не отравили! В тот же миг совершенно голый карлик пронесся по залу с тряпкой, щеткой и ведром воды в руках, выкрикивая:

– Место! Место! Сюда идет Сорейя!

Первый санитар отпер дверь четырехгранным ключом, второй вытолкнул меня в коридор. Там было много дверей и несколько скамеек, на которых сидели пациенты и курили. Женщин среди них не было. Мы прошли мимо лестницы, которая вела на следующий этаж; доступ к ней преграждала высокая, забранная мелкой решеткой дверь с надписью:

БУЙНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ВСЕГДА ДЕРЖАТЬ ЗАПЕРТОЙ!

В коридоре я увидел еще двух малолетних кретинов, раздевшихся друг перед другом догола и ощупывавших друг друга, причем тот, что поменьше ростом, бормотал детскую считалочку: «Эни, бени, ряба…»

С верхнего этажа вдруг донесся страшный рев – такого я никогда не слышал даже в самом страшном сне. Казалось, кого-то режут живьем на части.

– Что… что это?

– Один из любителей долантина, – сказал первый санитар и потащил меня дальше. – Еще привыкнете ко всему, как поживете у нас.

20

– Ваше имя?

Врач, к которому меня привели, сидел за письменным столом. Мне он не предложил сесть, хотя меня то и дело пошатывало. Вид у врача был больной и усталый, под тусклыми глазами – темные круги. Окно за его спиной тоже было забрано решеткой. Я взглянул на двор, огороженный высокой стеной. Несколько по-зимнему голых деревьев да огромные черные птицы, лениво бродящие по грязному снегу, переваливаясь с боку на бок. Я сказал «переваливаясь» не случайно. Они в самом деле переваливались с боку на бок, так как разжирели до безобразия.

– Почему эти птицы так разжирели? – спросил я усталого доктора Троту. Что его фамилия была Трота, было написано на табличке перед письменным столом.

– Какие еще… – Он обернулся. – А, вороны. Разжирели они потому, что многие наши пациенты все время выбрасывают свою еду в окно. Вороны все склевывают. И давно уже так отяжелели, что не могут улететь. Вот и бродят тут под окнами. Я спросил, как вас зовут.

Пока умывался, я все же немного пришел в себя. Голова уже не так сильно болела, и мысли немного прояснились. Когда санитар упомянул нож для льда, я начал смутно что-то припоминать.

Нож для льда!

В мозгу замаячили какие-то туманные образы. Детская туфелька. Стойка бара. Девицы. Гольдштайн. Я лежу на толстяке. Потом услышал какие-то звуки. Музыку. Крики. «Наряд полиции!» Сирена. Топот сапог.

В душевой я ощупал голову. Затылок был залеплен большим пластырем. И теперь я уже мог восстановить основные события ночи. Полицейские избили меня, и потом каким-то образом я был доставлен сюда.

Теперь надо быть начеку. Я – Питер Джордан. Мой фильм почти готов. Если выплывет наружу, что я натворил и куда попал… Нельзя этого допустить!