Город Дождя

За дверью никого не было, но в неё продолжали стучать, всё яростней и неистовей. Что-то

рвалось ко мне и хотело попасть внутрь во что бы то ни стало. Я отпрянула от двери, и через

несколько минут всё прекратилось. Одновременно с этим я уловила в себе какие-то

изменения. Я сползла по стене в угол прихожей, и попыталась собраться с мыслями,

осознать непонятную перемену. Вскоре ко мне пришло осмысление – я больше ничего не

чувствую. Думая о том, что мне недавно пришлось испытать и увидеть, я вдруг ясно поняла,

что в душе у меня больше не осталось ни боли, ни раскаянья, ни жалости. Это ужаснуло

меня, но никаких угрызений совести, которых я ожидала, не последовало. Напрасно я

надеялась, что угроза сумасшествия осталась позади. Всё только начиналось.

Моё сердце замерло, когда дверь неожиданно распахнулась. Но это была лишь Радуга. Она

весело махнула мне рукой, и стянула с себя парик.

– Ты тоже только пришла? Я, кстати, видела тебя на кладбище, – сказала она, – вернее, как

ты уходила оттуда.

– Даже не буду спрашивать, что ты там делала, – ответила я, не сильно удивившись её

словам.

– Да, тебе это совсем не понравится, – засмеялась она, а потом добавила серьёзным

задумчивым голосом, – Им, наверно, там грустно. Только представь себе, всё время лежать и

лежать, не имея возможности хоть как-то развлечься, хоть с кем-нибудь поговорить...

– Это ведь только тела. Или ты веришь в какую-то ерунду?

Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, и ушла на кухню, не сказав больше ни

слова. А я так и осталась сидеть в прихожей, думая о её словах, о своих собственных

исканиях и заблуждениях, о том вечере, когда мы с Сашей в очередной раз отправились

навестить Андрея. Прошло уже почти больше года со дня его смерти, но я регулярно

навещала его. Родители считали это ненормальным, мама даже пыталась заставить меня

пройти лечение в какой-то известной психической клинике.

В тот день непрерывно лил дождь, но даже такая погода не могла изменить моё решение.

Помню, я очень разозлилась, когда Саша предложил мне съездить к нему в другой раз. В

этом мне виделось какое-то предательство. Я всегда говорила брату, когда приду снова, и не

могла нарушить своего обещания. Что-то во мне верило – его душа всё слышит, всякий раз

ждёт меня и спускается на землю в условленный день. Конечно, я отдавала себе отчёт в том,

что это просто моя слабая защита, от которой мне сложно избавиться. Но это всё-таки

произошло. Мы стояли с Сашей под общим зонтом возле могилы брата. Андрей радовался

нашему приходу и счастливо улыбался с залитого дождём камня, когда я, прервав наше

молчание, сказала своему продрогшему другу:

– Хочу, чтобы меня кремировали. Пообещай мне, что когда я уйду, ты проследишь за тем,

чтобы так и случилось.

– Ты никуда не уйдёшь. Я тебя не отпущу, поняла? Скажи, ты ведь несерьёзно говоришь всё

это? – спросил меня Саша, наверно, уже порядком уставший от подобных разговоров.

– Нет, мне действительно противна сама мысль о том, что я буду лежать и гнить в этой

холодной грязи. Лучше пусть меня сожгут и положат в какую-нибудь уютную чистую вазу, а

ещё лучше пусть развеют по ветру!

– А может лучше сделать из тебя чучело? – пошутил он.

– Ты совсем не слушаешь меня...

– Ошибаешься, я как раз внимательно тебя слушаю. И не я один.

– О чём ты? – спросила я, повернувшись к нему.

– Тихо! – воскликнул Саша. – Прислушайся, и ты тоже услышишь их негодующие возгласы

из-под земли. Они вопят во всю глотку, что есть мочи, напрягая свои маленькие голодные

тельца: “Эгоистка!”

Я улыбнулась, поняв, что он говорит о червях, но в ту же секунду перед глазами возникла

отвратительная сцена – я представила тело Андрея, как он лежит там, придавленный тяжёлой

землей, полуразложившийся, а из глазниц его выползают, одержимые хищной жадностью,

жирные мерзкие черви. Я закрыла глаза руками, Саша стал что-то быстро говорить, должно

быть, пытаясь меня успокоить или отвлечь, но я оттолкнула его, и пошла вперёд, целиком

погружённая в дикий ужас и осознание собственной ничтожности. Как на простой кусок

мяса смотрят работники скотобойни на ещё дышащее оглушённое животное, точно так же в

тот тёмный сырой день смотрел на меня весь мир.

Абсурд больше не душит меня. Я смирилась с ним, хотя мне тяжело вспоминать свою

отчаянную борьбу с миром, когда я впервые почувствовала его дыханье. Я бунтовала,

боялась собственной свободы и одновременно несвободы, старалась примириться, но не

смогла этого сделать. Однажды ночью он подкрался к моей постели, наклонился и

прошептал на ухо свой приговор. Это была расплата за то, что я осмелилась смотреть на него

в упор. Только избранные храбрецы могут делать это, могут говорить с ним на равных, не

испытывая страха и тоски.

Я медленно поднялась и направилась на кухню, где Радуга уже приготовила нам свежий

крапивный чай. Она всегда заваривала его, когда возвращалась утром.

– А мне уже нравится его вкус, – сказала я, сделав несколько глотков травяной жидкости.

– Я слышала, что раньше наши предки отпугивали крапивой русалок и ведьм, – сказала

Радуга, отклеивая накладные ресницы.