Город и псы. Зеленый Дом

– Но вдали от своих, – сказал Малыш. – Разве вам не горько было бы навсегда расстаться с семьей?

Это совсем другое дело, Малыш, и Тяжеловес снисходительно покачал головой. Они цивилизованные люди, а эти маленькие чунчи даже не знают, что значит семья. Сержант сунул сигарету в рот и, наклонившись к огню, прикурил.

– И потом, они, наверное, только поначалу горюют, – сказал Блондин. – На то с ними монашенки, добрейшие души.

– Кто его знает, что там творится, в миссии, – пробурчал Малыш. – Может, они не добрейшие, а злющие.

Стоп, Малыш: пусть он прикусит свой поганый язык, чтоб не болтал чего не надо о матерях. Тяжеловес может позволить что угодно, но требует уважения к вере. Малыш тоже повысил голос: он, конечно, католик, но что хочет, то и говорит о ком ему вздумается, и никто ему не указ.

– А что, если я разозлюсь? – сказал Тяжеловес. – Что, если я отвешу тебе затрещину?

– Ну, ну, без драк, – сказал сержант, выпустив изо рта дым. – Перестань задираться, Тяжеловес.

– На меня действуют доводы, но не угрозы, господин сержант, – сказал Малыш. – Разве я не имею права говорить то, что думаю?

– Имеешь, – сказал сержант. – И отчасти я согласен с тобой.

Малыш насмешливо посмотрел на Блондина и Черномазого – видали? – и победоносно на Тяжеловеса – кто был прав?

– Это спорный вопрос, – сказал сержант. – Я думаю, что раз девочки сбежали из миссии, значит, они не свыкаются с тамошней жизнью.

– Ну, господин сержант, при чем тут это, – возразил Тяжеловес. – Разве вы мальчишкой не делали глупостей?

– Вы тоже считаете, что было бы лучше, если бы они оставались чунчами, господин сержант? – сказал Черномазый.

– Очень хорошо, что им прививают культуру, – сказал сержант. – Только зачем же силой.

– А что же делать бедным матерям, господин сержант, – сказал Блондин. – Вы ведь знаете язычников. Они говорят, да, да, а когда приходит время посылать дочерей в миссию – ни в какую, исчезают, и дело с концом.

– А раз они не хотят цивилизоваться, так и не надо, нам-то что, – сказал Малыш. – У каждого свои обычаи, черт подери.

– Ты сочувствуешь девочкам, потому что не знаешь, как с ними обращаются в их селениях, – сказал Черномазый. – Не успеют они на свет появиться, им прокалывают ноздри, губы.

– А когда чунчи напиваются масато, они употребляют их на глазах у всех, – сказал Блондин. – И на возраст не глядят, хватают первую попавшуюся, не обходят ни дочерей, ни сестер.

– А старухи руками разрывают девушкам это самое, – сказал Черномазый. – А потом съедают ошметки, верят, что это приносит счастье. Правда, Тяжеловес?

– Правда, руками, – сказал Тяжеловес. – Уж я-то знаю. Мне до сих пор ни одной целенькой не попалось. А сколько я перепробовал чунчей!

Сержант замахал руками: что это они всем скопом навалились на Малыша, так не годится.

– Вам это не нравится, потому что вы на его стороне, господин сержант, – сказал Блондин.

– На самом деле мне жаль всех этих девочек, – признался сержант. – И тех, что в миссии, потому что они наверняка тоскуют по своим. И остальных, потому что им плохо живется в своих селениях.

– Сразу видно, что вы пьюранец, господин сержант, – сказал Черномазый. – Уж больно вы чувствительны. Все ваши земляки такие.

– Это им только делает честь, – сказал сержант. – И горе тому, кто вздумает плохо говорить о Пьюре.

– И еще все пьюранцы – патриоты своего края, – сказал Черномазый. – Но в этом отношении, господин сержант, они все-таки уступают арекипенцам.

Было уже совсем темно. От костра снопом разлетались искры, а лоцман Ньевес все подкладывал в него веточки и сухие листья. Жандармы покуривали и передавали из рук в руки термос с анисовкой. У всех блестели на лбу капельки пота, а в зрачках отражались пляшущие языки пламени.

– Вот говорят, что нет никого чистоплотнее монахинь, – сказал Малыш. – А вы хоть раз видели, чтоб они купались, когда мы ездили в Чикаис?

Опять он за свое? Тяжеловес поперхнулся и закашлялся. Опять, черт побери, он задевает матерей? Ты орешь на меня, но не отвечаешь, – сказал Малыш. – Верно или неверно то, что я говорю?

– Какая ты скотина, – сказал Блондин. – Что ж, ты хотел бы, чтобы монашенки купались у нас на глазах?

– Может, они купались тайком, – сказал Черномазый.

– Я этого ни разу не видел, – сказал Малыш. – И вы не видели.

– Мало ли что, как они ходят по нужде, ты тоже не видел, – сказал Блондин. – Не значит же это, что они всю дорогу не облегчались.

Минутку, Тяжеловес видел: когда все укладывались спать, они тихонько поднимались и шли к реке, как привидения. Жандармы засмеялись, и сержант: ох уж этот Тяжеловес, он что же, подглядывал за ними? Хотел увидеть их голыми?

– Что вы, господин сержант, – смущенно сказал Тяжеловес. – Не говорите глупостей, как вам могло такое прийти в голову. Просто у меня бессонница, вот я и видел.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – сказал Черномазый. – Нечего зубоскалить насчет матерей. И потом, все равно нам не убедить этого дурня. Ты упрямый, как мул, Малыш.

– И без царя в голове, – сказал Тяжеловес. – Когда ты сравниваешь чунчей с монашенками, мне просто больно слушать, честное слово.