Город и псы. Зеленый Дом

– Он сам виноват, – сказал Хосефино. – Зачем он так задается? Послушать его, в постели она просто чудо – настоящий огонь, да и только. Вот я и хочу проверить, так ли это.

– Побьемся об заклад на пару золотых, что ничего у тебя не выйдет, брат? – сказал Обезьяна.

– Посмотрим, – сказал Хосефино. – В первый раз она хотела дать мне по морде, во второй только обругала, а в третий и бровью не повела, я даже немножко полапал ее. Она уже уступает, я в таких вещах разбираюсь.

– Если она сдастся, помни уговор, Хосефино, – сказал Хосе. – Где пройдет один непобедимый, там пройдут все трое.

– Сам не знаю, почему мне так хочется переспать с ней, – сказал Хосефино. – Ведь, по правде говоря, она ничего не стоит.

– Потому что она не здешняя, – сказал Обезьяна. – Всегда хочется узнать, какие тайны, какие повадки такая женщина привезла со своей родины.

– Она похожа на зверька, – сказал Хосе. – Ничего не понимает, все время спрашивает, почему то, почему это. Я бы не решился подкатиться к ней первым. А что, если она скажет Литуме, Хосефино?

– Она не из таких, у нее духа не хватит, – сказал Хосефино. – Она бы умерла со стыда, прежде чем рассказать ему. Жаль только, что он ее обрюхатил. Теперь придется подождать, пока она родит, а потом уж обработать ее.

– Потом они преспокойно начали танцевать, – сказала Чунга. – Казалось, все обошлось.

– Несчастья обрушиваются внезапно, когда их меньше всего ждут, – сказал Молодой.

– А с кем танцевал он? – спросила Дикарка.

– С Сандрой, – сказала Чунга, уставившись на нее своими погасшими глазами. – Они прижимались друг к другу. И целовались. Ты ревнуешь?

– Я просто так спросила, – сказала Дикарка. – Я не ревнива.

А Семинарио вдруг встал и, набычившись, заревел: пусть убираются, не то он им всем четверым даст коленкой под зад.

III

– За всю ночь ни единого звука, ни единого огонька, – сказал сержант. – Вам не кажется это странным, господин лейтенант?

– Должно быть, они на другой стороне, – сказал сержант Роберто Дельгадо. – Похоже, остров большой.

– Уже светает, – сказал лейтенант. – Пусть подведут лодки, только без шума.

Между деревьями и водой виднелись фигуры, которые можно было принять за кустарник. Сгрудившись в тесном укрытии, промокшие до костей, с осовелыми от усталости глазами, жандармы и солдаты подтягивали брюки, поправляли гетры. На многих лицах, зеленоватых от света, сочившегося сквозь путаницу листьев, ветвей и лиан, красовались лиловые царапины. Лейтенант подошел к берегу, одной рукой раздвинул листву, другой поднес к глазам бинокль и стал рассматривать остров: высокий обрыв, деревья с мощными стволами и густыми кронами. Вода поблескивала в отсветах зари, уже слышалось пение птиц. Затрещал валежник – к лейтенанту, пригнувшись, подошел сержант. Позади них едва приметно шевелились в чаще расплывчатые фигуры жандармов и солдат, бесшумно отвинчивавших колпачки фляжек и зажигавших сигареты.

– Они уже не спорят, – сказал лейтенант. – Никому и в голову не пришло бы, что они всю дорогу переругивались.

– Их сдружила скверная ночь, – сказал сержант. – Усталость, неудобства. Ничто так не помогает людям поладить друг с другом, как общие лишения, господин лейтенант.

– Возьмем-ка этих каналий в клещи, пока не стало совсем светло, – сказал лейтенант. – Надо поместить группу людей на том берегу.

– Да, но для этого надо переплыть через озеро, – сказал сержант, указывая пальцем в сторону острова. – Здесь будет метров триста, господин лейтенант. Они нас перестреляют, как куропаток.

К ним подошли сержант Роберто Дельгадо и остальные. От грязи и дождя формы на всех превратились в мокрые тряпки, и только по пилоткам и фуражкам можно было отличить солдат от жандармов.

– Пошлем к ним кого-нибудь с предложением сдаться, господин лейтенант, – сказал сержант Роберто Дельгадо. – У них не остается другого выхода.

– Было бы странно, если бы они нас до сих пор не заметили, – сказал сержант. – У уамбисов тонкий слух, как у всех чунчей. Может быть, они как раз в эту минуту целятся в нас из-за лупун.

– Смотрю и глазам своим не верю, – сказал сержант Дельгадо. – Неслыханное дело, чтобы язычники жили среди лупун, ведь они их до смерти боятся.

Солдаты и жандармы прислушивались. Мертвенно-бледные лица, пятнышки запекшейся крови – следы колючек, круги под глазами, расширенные зрачки… Лейтенант почесал щеку – что же это? У виска его, образуя правильный треугольник, лиловели три прыщика, – оба сержанта наделали в штаны? – и прядь грязных волос падала ему на лоб из-под козырька фуражки. Что? Может, его жандармы и трусят, господин лейтенант, но он, сержант Роберто Дельгадо, не знает, что такое страх.

Послышался ропот, и, колыхнув листву, Малыш, Блондин и Черномазый как один отступили в сторону от солдат: это оскорбление, господин лейтенант, они этого не потерпят, по какому праву? И лейтенант притронулся к кобуре: если бы не боевое задание, ему это дорого обошлось бы.

– Я только пошутил, господин лейтенант, – пролепетал сержант Роберто Дельгадо. – В армии офицеры никогда не серчают, если отпустишь шутку, я думал, и в полиции то же самое.