Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

В последнее время эти представления стали постепенно отходить на задний план, прежде всего после выхода в свет рубежной по своему значению монографии И.С. Филиппова, представившего детальный анализ как соотношения крупной и мелкой земельной собственности в первые столетия Средневековья (на примере южнофранцузских территорий) вообще, так и характера аллодиальных владений в частности. Среди прочего он весьма наглядно указал и на отсутствие сколь-нибудь веских оснований для ассоциирования аллода исключительно с собственностью крестьянского типа[741]. В зарубежной же историографии этот факт давно уже является хрестоматийным[742]

.

В полной мере эти наблюдения соответствуют и тем данным, которые приведены мной выше — от капитуляриев меровингских королей до документов и формул. Во всех текстах, в которых конкретизируется содержание понятия аллод-«hereditas», речь идет об обширных земельных участках и даже виллах с жилыми и хозяйственными постройками и проживавшими там рабами (mancipia)[744]

.

В этом контексте распространение термина «hereditas» на все королевство в цитированном выше эпизоде из «Истории франков» Григория Турского вовсе не представляется чем-либо исключительным. С учетом сказанного становится вполне понятным, почему в начале XX в. выдающийся русский медиевист Д.Н. Егоров в комментариях к предпринятому им учебному изданию «Салической правды» предлагал переводить франскское слово «alodis» понятием «вотчина» как адекватным ему по содержанию термином древнерусского права[743].

Разумеется, не следует впадать в противоположную крайность и утверждать, что все аллоды-«hereditas» являлись исключительно

крупными земельными владениями знати. Конечно же, этот термин в полной мере мог обозначать также и владения мелкие и средние[744], обладатели которых в раннее Средневековье редко прибегали к составлению письменных документов, предпочитая им фиксацию правоотношений с помощью традиционных правовых ритуалов. Более того, факт сосуществования мелких и крупных аллодов-«hereditates» представляется вполне закономерным следствием специфики военной организации раннего Средневековья. Территориальная по своему характеру, она основывалась на принципе вооружения каждого из ее членов на собственные средства, причем аллодиальные владения воинов, как знатных, так и незнатных, являлись материальной основой их воинского статуса. Эта же военная организация предопределяла и связь таких воинов с определенной территорией, а следовательно, и с местным ополчением, в данном случае — франкской сотней. Таким образом, общая принадлежность к числу воинов объединяла знатных и незнатных аллодистов в единое сообщество.

Однако, несмотря на вескость приведенных доводов, автоматически идентифицировать меровингский аллод-«hereditas» и кастильско-леонскую «hereditas»-«heredad» (heredat

) XII–XIII вв. (и, прежде всего, связанные с ними сроки давности владения) все-таки нельзя. Нельзя забывать хронологическую и пространственную (а вместе с ней и историко-культурную) дистанции, разделявшие соответственно VI–VII и XII–XIII вв., франкскую Галлию и Кастильско-Леонское королевство. Даже применительно к первым столетиям Средневековья нельзя игнорировать тот факт, что, в отличие от «Салической правды» и ряда других значимых правовых текстов меровингской эпохи, современные им испанские памятники — сохранившиеся фрагменты «Эдикта Эвриха» (ок. 475 г.) и «Бревиарий Алариха» (или «Римский закон вестготов») (506 г.) — отличаются высочайшей степенью романизации и вполне обоснованно рассматриваются исследователями в качестве важных источников римского права постклассической эпохи[745].

Прежде всего следует выяснить, в какой мере положения текстов, происходящих из меровингской Галлии и касающиеся алло-да-«hereditas» можно экстраполировать на другие регионы бывшей Западной Римской империи. Практически эта цель может быть достигнута лишь путем дальнейшего расширения круга источников, в первую очередь путем привлечения данных «варварских правд».

Аллод-«hereditas» за пределами Галлии на рубеже меровингской и каролингской эпох: данные континентальных «варварских правд»