Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Как известно, термин «варварские правды» ныне сохраняется в науке скорее в силу инерции, поскольку распространяется на весьма разные по характеру памятники законодательства, объединенные почти исключительно фактом их издания варварскими правителями территорий бывшей Западной Римской империи. И первым, наиболее зримым, проявлением этих различий является язык означенных текстов, который мог быть как латинским, так и разговорным. Последний случай явно не соотносится с задачей уяснения смысла латинского термина, каковым является «hereditas». Поэтому из сферы моего анализа исключаются законы англосаксонских королей, записанные на различных диалектах древнеанглийского языка. По иной причине я не буду специально рассматривать также остготский «Эдикт Теодориха» и «Римский закон бургундов» — ведь их принадлежность к традиционным источникам постклассического римского права не требует обоснований.

Соответственно, первым из анализируемых мной памятников законодательства запиренейских варварских правителей оказываются законы королей бургундов (ок. 500 г.). Традиционно именуемые «Бургундская правда», на деле они даже по форме напоминают позднеримские собрания императорских конституций. Я имею в виду кодификацию короля Гундобада (480–516), осуществленную ок. 488–490 гг. при участии его брата Годегизела, а также конституции последующих бургундских правителей, оформленные по образцу сборников императорских новелл при королях Сигизмунде [501 (516)—523] и Годомаре II (523–534). Римская «внешность» законов находит продолжение и в сущностной стороне вопроса, по меньшей мере в области наследственного права. Германский термин «аллод» не упоминается ни разу. Четко и однозначно декларируется, что при отсутствии сыновей полноправными наследницами всего имущества умершего становятся дочери[746]. Пожалуй, определенный интерес представляет лишь одно положение — Liber Const. 14.5, которое особо выделяет земельную часть наследства. Это позволяет предположить, что термин «hereditas» мог использоваться для обозначения земельных владений подобно тому, как это видно из писем Сидония Аполлинария[747]

. Однако это предположение остается весьма гипотетическим: следуя терминологическим принципам римских юристов, бургундские законодатели понимают под «hereditas» наследство и, кажется, только наследство, но не «наследственное владение». Таким образом, вульгарное значение интересующего меня термина, проникшее в нарративные тексты, в начале VI в. еще не было признано в Бургундии официальным правом.

К близкому результату приводит и анализ эдиктов лангобардских королей, провозглашенных в VII — начале VIII в. Я имею в виду эдикт Ротари (636–652), провозглашенный в 643 г. и дополненный Гримоальдом (662–671) около 668 г., а также эдикты Лиутпранда (712–744), издававшиеся между 713 и 735 гг. Сохраняющие внешнюю форму римского эдикта, эти законодательные акты в противоположность бургундским конституциям пестрят терминологическими германизмами. Однако при этом никаких пересечений с нормами франкского наследственного права обнаружить не удается.

Так, эдикт Ротари, довольно подробно регламентирующий вопросы наследственного права и родства (Edict. Rothar. 153–226), не знает термина «аллод», а земля никак особо не выделяется из общей массы наследуемого имущества; соответственно, нет и никаких специальных оговорок относительно прав ее наследования. Наследственные права законных дочерей вообще равны таковым незаконных сыновей умершего[748]. Таким образом, законодатель явно озабочен статусом наследника, а не его принадлежностью (или непринадлежностью) к лицам мужского пола. Это впечатление еще более усиливают положения дополнений Гримоальда. Среди них, пожалуй, особенно выделяется подтверждение 30-летнего срока давности владения по римскому образцу[749]

. Наконец, эдикт Лиутпранда 713 г. прямо декларирует, что при отсутствии наследников мужского пола вся масса наследуемого имущества, как движимого, так и недвижимого, переходит к дочерям[750].

Конечно, гипотетически рассмотренные положения законов бургундов и эдиктов лангобардских королей не противоречат общим принципам военной организации варваров. Не случайно, например, Add. Grimoald. 4 упоминает о судебном поединке (pugna), который может быть использован как средство установления прав на спорное имущество (пусть применительно к норме 30-летней давности владения он и не действует). Но не остается никаких сомнений в том, что влияние вульгарного правового значения термина «hereditas» не проявляет себя ни в бургундском праве дофранкского периода, ни в законодательстве лангобардских королей.