Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Куэльярские документы сохранили сведения о развитом поминальном культе, в систему которого самым непосредственным образом были вовлечены местные рыцари. С этим культом во многом было связано возникновение такого специфического института, как капитул городских клириков. Первая сохранившаяся дарственная, изданная в его пользу, датируется 1252 г. В качестве дарителя, сделавшего крупный денежный вклад (100 мараведи) за себя и за свою жену Мариомингес, выступил некий Сангарсия, сын которого Хуан Вела в грамоте 1244 г. фигурирует в качестве городского судьи, т. е. он, как и его отец, должен был принадлежать к числу рыцарей[1218].

Еще ранее, в 1247 г., за право похоронить некоего рыцаря Муньо Гомеса развернулась тяжба между куэльярскими клириками и располагавшимся в пригороде францисканским конвентом. Стремясь сохранить связи с семьей этого рыцаря, четверо клириков церкви Св. Стефана отстаивали право на своего прихожанина даже после того, как рыцарь был похоронен (это произошло не в церкви, а на территории конвента). Приходские священники обратились в папскую курию с требованием эксгумации и перезахоронения тела. Это обращение не сохранилось, но зато в нашем распоряжении находится ответ, написанный по указанию папы Иннокентия IV, который предписывал архидьякону и сакристию кафедрального собора г. Осмы разобраться в сути происшедшего[1219]. Неизвестно, как завершилось это дело, но ожесточенная борьба между клириками и францисканцами за влияние на местное рыцарство говорит сама за себя.

В грамотах начала XIV в. подробно описывается порядок совершения заупокойных молитв в соответствии с желаниями и размером вклада вступавшего в братство. В основных чертах регламентация подобных церемоний в разных актах не имела существенных различий, а потому может быть реконструирована на материале одного документа. Так, рыцарь дон Муньо, передавая капитулу участок земли, желал, чтобы поминальные молитвы по нему служились ежегодно в июле, в день св. Марины, чтобы была отслужена вечеря, на которой присутствовали бы все пресвитеры и дьяконы города.

На следующий после вечерней службы день надо было отслужить торжественную мессу, также с участием всех клириков. Особую мессу следовало отслужить еще и у гробницы рыцаря, расположенной в одной из городских церквей, причем присутствовать на ней опять должны были все куэльярские клирики (санкции к отсутствовавшим вменялись в обязанности главе капитула — его аббату, а также майор-дому), одетые в торжественные облачения — стихари (sobrepelicas). Кроме того, требовалось каждое воскресенье служить поминальные молитвы во всех церквах города[1220]

.

Подчеркнутое стремление к пышности поминальных ритуалов определенно должно было соответствовать основным нормам, принятым в среде высшей знати. Разумеется, как и в случаях с другими критериями, масштабы были более скромные, но они не умаляют основного вывода: стремление местного рыцарства соответствовать облику аристократа феодальной эпохи выглядит несомненным. Такое стремление преследовало вполне конкретные цели: оно было направлено на поддержание и воспроизводство родовой традиции в рамках присущих знати форм христианского благочестия.

Образ жизни местного рыцарства определялся военной профессией рыцаря. Большую часть года рыцарь посвящал военным походам. Это видно из указаний на временные рамки, которыми источники определяют срок постоянного проживания рыцаря в городе в течение года — от Рождества до окончания Великого поста и пасхальных праздников[1221], т. е. приблизительно четыре месяца оседлой жизни, совпадавшей с временем, неудобным для ведения войны. Все остальное время рыцарь вел кочевую жизнь, абсолютно несовместимую с занятием ремеслом или торговлей. Не случайно 213-й титул пространного фуэро Сепульведы закрывал доступ в рыцарство для ремесленников (

menestrales), не оставивших своего ремесла (menester). Статус рыцаря требовал полной отдачи и профессионализма. Иначе говоря, подобно высшей знати, рыцари были профессиональными конными воинами, и это сообщество кавалеристов, как и за Пиренеями, в Кастилии возглавлял король, которого хроники XII в. начинают постоянно именовать рыцарем (miles

)[1222].

Война, одно из «главных занятий знати», как называет ее французский исследователь Ж.-П. Барраке[1223] (второе — охота с хищными птицами — из-за высоких расходов было недоступно для значительной части местного рыцарства), приносила не только славу, но и жестокие лишения, и прежде всего постоянный риск для жизни. На этом фоне неслучайным выглядит то особое внимание, которое местное законодательство Сепульведы и Куэльяра уделяло статусу вдов рыцарей. В любой момент жизнь профессионального воина-конника могла оборваться, и тогда его семья оказывалась без средств к существованию[1224].