Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Примеры из «Санского формулярия», да и не только они[714], позволяют понять, что отмеченная выше особенность лексики двух документов из «Формулярия монаха Маркульфа» — параллельное употребление «аллод» и «hereditas», выступающих как синонимы, не является исключением; наоборот, она обусловлена более ранней стадией развития явления, которое получило широкое развитие в период раннего Средневековья, начиная с каролингского времени, и которое среди прочего ощущается и в тех провансальских документах, на данных которых построены выводы И.С. Филиппова[715]. Однако я сознательно не стремлюсь продвинуться далее в хронологическом смысле, поскольку моя цель заключается в изучении начальной стадии инкорпорации термина «hereditas» в его новом, расширенном, значении. А потому вернусь к памятникам меровингского времени, прежде всего к тем же двум формулам из сборника Маркульфа, специфика содержания которых требует более глубокого анализа.

Франкский аллод-«hereditas» как владение свободного мужчины-воина

При ближайшем рассмотрении можно обнаружить прямую или косвенную связь содержания обоих Маркульфовых формул[716] не только с 59-м, но и с некоторыми другими титулами «Салической правды». Прежде всего, поскольку они регламентируют порядок наследования, их следует связать с двумя законами 44-го титула «О рейпусе» — компенсационном платеже патриархальной родственной группе (parentilla) за выход замуж вдовы одного из ее членов, автоматически исключавшейся из числа родственников. Большая часть титула (Lex Sal. 44.5–12) посвящена установлению лица, которому полагается соответствующая выплата — три солида и денарий. Однако преимущество (как и в 59-м титуле!) признается за родственника-ми-когнатами по женской линии; если таковых не имеется, то право переходит к брату покойного, а в его отсутствие — к другому ближайшему родственнику последнего вплоть до шестого колена. Причем в обоих случаях четко оговаривается тот факт, что и первое, и второе лицо не должны быть наследниками покойного. В противном случае их право на рейпус переходит к следующему в очереди[717]

, а в их отсутствие — к королевскому фиску.

Для меня особенно важно то, что как получателем рейпуса, так и, соответственно, наследником мог быть только полноправный мужчина-воин: не случайно внесение компенсационного платежа происходило в сотенном собрании (in mallo), в присутствии созвавшего его в законном порядке сотника[718]

. Той же самой причиной следует объяснить и упоминание о щите, который должен иметь претендент на руку вдовы (в другом варианте перевода, который дает, в частности, Н.П. Грацианский[719], — даже каждый из собравшихся), а также явно ритуальное выдвижение трех исков тремя из числа присутствующих, что явно подчеркивает полноправие соискателя[720].

Та же закономерность прослеживается и в титуле Lex Sal. 60, регламентирующем выход из ««parentilla», в обязательном порядке сопровождавшийся прекращением всех прав и обязательств соответствующего лица, связанных с членством в патриархальной семейной группе. К ним относятся любые обязательства, скрепленные клятвой, обязанность участия в уплате или получении доли судебных штрафов (conpositio

), заменивших древний обычай кровной мести, а также полагавшееся наследство[721]. (Впрочем, справедливым было и обратное — отныне «parentilla» не имела прав на имущество ушедшего из ее состава, но и не была обязана оказывать ему помощь; наследством же изгоя надлежало распоряжаться фиску.)

Содержание этого титула неоднократно рассматривалось в литературе[722]. Однако позволю себе абстрагироваться от основной парадигмы исследований означенного текста, касающейся причин отказа изгоям от родства и места в социальной структуре раннефранкского общества. Сейчас для меня гораздо более значимыми являются формальные моменты — место действия (сотенное собрание), обязательное присутствие сотника-тунгина, указание на обязательства, исторически связанные с обычаем кровной мести, исполнить которые изначально был способен лишь мужчина и воин, а также архаичность нормы, проявляющаяся прежде всего в совершении древнего правового ритуала, — публичном разламывании четырех ольховых прутьев над головой и их разбрасывании на четыре стороны.

В совокупности содержание как Lex Sal. 44. § 10–11, так и Lex Sal. 60 неопровержимо свидетельствует о теснейшей связи между статусами мужчины-воина и землевладельца, которая фиксируется и знаменитым положением Lex Sal. 59.6, запрещающим женщине наследовать землю; приведенные же выше формулы из сборника Маркульфа подтверждают, что это положение не было сугубо формальным.