Город, небо, поле, я (СИ)

Покрышки лежали горой возле облупленного серого цеха. Каждый взял сколько мог унести или укатить, лично я решил начать с небольших колёс от легковушки. В детстве заготовка покрышек была для нас целым ритуалом. Всё начиналось 30 мая: мы шерстили ближайшие канавы и кусты, прохаживались вдоль придорожной обочины, и в лучшем случае все эти нехитрые действия доставляли нам улов более чем скромный - пять-шесть старых, потрескавшихся, с торчащими клоками проволоки, колёс. Тогда мы увеличивали радиус своих поисков, где-то через неделю подбираясь к дырявому забору маслозавода. Засев в кустах, мы высматривали момент, когда на нужной нам территории не оставалось никого могущего встать на пути между нами и кучей заветных кругляшей. В особо жаркий день от них исходил специфический духан, который тревожил наши ноздри так, как будто это была гора душистых мятных пряников. Покрышки мы сваливали обычно у кого-нибудь в сарае, чтобы конкурирующая пацанва не перетягала их с места, где мы обычно ладили костёр, к себе. Такое частенько практиковалось, даже свои, с нашей же улицы, могли умыкнуть колеса , чтобы где-нибудь там у себя в закоулке устроить пусть и маленький, но зато свой собственный костерок - не любили шумные, многолюдные сборища, а мы собирали покрышки именно для такого, чтобы все, чтобы вся улица, стар да млад. Все равно старики не сидели всю ночь вместе с нами - приходили, посиживали, говорили какие-то свои стариковские добрые и тёплые слова между собою, тянули не спеша самогоночку, прикусывали домашним салом - это всегда - и тем, кто чего с собою из дома прихватил, и как-то по-особому смотрели на костёр. Я запомнил этот взгляд - братский, родственный, как на своего. Перед полуночью на поляне оставалась уже одна молодёжь, кострище хлестал вовсю, шипела и кукожилась резина, но, что интересно, никакого духана в воздухе не чувствовалось - то ли нос уже привыкал к палёной гари, то ли всю её уносило в небо вместе с огненной пылью и копотью. Когда пламя немного оседало и костёр успокаивался, превращаясь из лохматого и неистового в достаточно мирное, тёплое и добродушное существо, в его языках оголялась калёная проволока от покрышек, торчащая в разные стороны, словно какие-то огненные космы. Я смотрел на пламя и что-то видел и вспоминал, а что это было? Может, та самая вечность, которую иногда удаётся уловить ещё и в бегущей воде, и в работающем человеке и ещё вот в некоторых таких вещах, достаточно, на первый взгляд, обыденных, но в то же самое время и невидных замыленному суетой глазу?