Город спит, просыпается магия

– Зверь должен быть на улице, – сказал сын и как-то очень легко взял дикого кошака за шкирман и выкинул на балкон. Тот шикнул в полёте и где-то там затих.

И непонятно было, избавились мы от неприятности или познали новую.

Запал Игоря обычно сходил за час-два. Придирки его случались реже и не столь ультимативными, эти как-то прозрачнели, а потом и вовсе исчезали. А мы, выдохнув, ели приготовленную ими еду, ходили по вымытым полам, пили свежезаваренный чай, спали на выглаженных простынях.

Вот и сейчас, обжигаясь маслом из котлеты по-киевски, я сказал:

– А может, смириться?

Алина наморщила лоб.

– Разве мы не смирились?

Мелкий возился с Манькой на диване, у них были свои дела.

– Вкусно как, – прокомментировал я стряпню пришлых стандартиозов. Поймав возмущённый взгляд жены, прокашлялся. – Я другое имел в виду – может, мы сами будем делать, как должны, по его мнению? Качели, не качели, а если стараться, то и, глядишь, пооботрёмся, привыкнем…

Алина поставила кружку чая и покрутила пальцем у виска.

– Ты в своём уме?

Я пробормотал:

– Кто его знает…

* * *

А через день, когда Игорёк после горки сверлил нас глазами и раздавал команды, а мы не смели и шага двинуть в сторону, Алька пискнула через придавленность зомбированием:

– Я согласна.

Так вышло, что предложил я, а получилось только у Алины. Я же всё чаще видел всех троих (плюс манул) со стороны. Они жили, я волочился рядом. Игорёк показывал, как надо, Алина старалась, пытаясь остаться собой. Получалось не очень. Но зато другой матери Игорёк миру теперь не являл. В квартире я ютился с Манькой по углам, пережидая Игоряшины приступы. Заместитель меня хрустел газетой, гмыкал в мою сторону; манул загонял Маньку на шкаф, и я снимал его оттуда всклокоченного и несчастного. Засовывал в рюкзак (он недовольно дёргал усами, но не сопротивлялся), и мы шли гулять. А когда возвращались, в квартире царили благоухающая чистота, в холодильнике изобилие, в детской порядок. Алина лежала на кровати без сил, тупо глядя в потолок – быть адекватной Игоряшиным стандартам давалось ей непросто.

Иногда выдавались дни без качелей. И без горок. И тогда всё было по-старому. До того, как не сработает в очередной раз спусковой крючок.

Игорёк, как бы вскользь, попутно, поднастроил погоду – в апреле жарило, словно в июле, он и подкрутил – повалил снег.

– Приводит среднюю температуру за месяц адекватную многолетним нормам, – прошептал я бесстрастной Алине, которая драила окна, несмотря на метель.

Подрихтовал интернет и телевидение – трансляции и материалы шли строго для развития вкуса и интеллекта.

В саду, жаловалась заведующая (я злорадно пожимал плечами: «А что мы можем…»), зомбировал других детей и воспитательниц. Все ходили строем, пели бравые песни; Игорёк дирижировал, пошевеливая бровями.

Жизнь у нас стала стерильной; от шелеста газеты мне хотелось выть и вышагивать из окна.

В мае я понял, что свихнусь. Алина впала в какой-то анабиоз; заряженная после утренних качелей, уходила на работу (её повысили, ещё бы! такой идеальный работник – Игорёк постарался, она стала как робот, а что ещё нужно бухгалтеру?), вечером погрязала в бытовых мелочах, под присмотром сына и этого хмыря в очках. А потом, когда ослабевали качельные чары, она падала без сил и лежала, глухая к моим словам и вообще к моему присутствию.

Семья утекала, а я растворялся где-то на обочине их существования. Алькины глаза наполнились тоской и чужой заботой.

Я, может, продержался бы ещё месяц-другой, да только Манька плохой стал совсем. Он ждал меня по вечерам на шкафу – манул лазал плохо и туда забраться не мог – печальный, уши обвисли; он потерял в мехе и толстоте.

С этим надо что-то делать, решил я.

* * *

Я крутил изрядно запылившийся мобиль в руках, борясь с желанием хрястнуть его об стену. Терпи, Тёмыч, терпи, твердил я себе – тут она, тут! Игла кощеева, одёжка лягушачья царевишная, корёжить и губить нельзя, иначе назад ходу не будет.

И Игорька отдавать на съедение нельзя, и оставлять так – лучше сразу с крыши прыгнуть.

Мы пойдём другим путём.

Я взял паяльник – мы с Манькой были в квартире одни – и навис над мобилем.

* * *

В воскресенье они были настоящие, мои. Манул, соответственно, отсутствовал – Манька ходил настороженный, нюхал углы. Я выглянул в окно – площадка свободная. А мы должны крутиться.

– Други мои, нам надо срочно погулять. До завтрака.

Алина взглянула удивлённо, но и с надеждой – что-то придумал? Я ей подмигнул.

– Игорёк, пошли?

А он, когда свободный бывал от своего надзорного контроля, словно воздуха свежего набирал в лёгкие, глаза светились, он похохатывал без причины, курочил машинки и опрокидывал ящики, он был обычным мальчишкой-детсадовцем, которому лужи мерить и кидаться снежками, носиться колбасой и возиться в грязи. И он, этот свободный от пут адекватности мальчик, радостно кивнул. Мы подхватили Маньку и побежали на улицу.