Города и встречи

— Плеханов, — сказал он. — «К монистическому взгляду на историю». Изучаю самостоятельно. Очень интересно, хотя меньшевик всегда остается меньшевиком.

— Я не знала, что Плеханов меньшевик, — вернее, я думала, что Георгий Валентинович является учителем для всех марксистов.

— Учителем, но с оговоркой, — подразнил меня Петр Николаевич и сразу спросил: — А вы кто? Большевик или меньшевик?

Мне еще никогда не приходилось вести таких споров, и я чистосердечно призналась, что еще не решила, кто же я такая.

— Конечно, я социал-демократ, но… — Тут оба накинулись на меня, утверждая, что социал-демократ может быть только большевиком.

— У нас в районе все большевики, — убежденно сказала тоненькая Валя.

— Нет, не все, — возразил Петр Николаевич. — Но мы берем верх над меньшевиками. Мы их убеждаем и заставляем голосовать за наши резолюции. А вот на Обуховском заводе… — начал Кирсанов, но я не успела узнать, что происходит на Обуховском заводе, так как в комнату наконец вошла секретарь района Таня — та, к которой меня направила Землячка.

Она была старше нас всех, лет тридцати. Ее гладкие волосы были аккуратно причесаны на пробор. Из-под ворота темного платья виднелся белоснежный воротничок. Все движения были размеренны и целесообразны. Она села за стол, вынула записную книжку из кармана и, придвинув ее к близоруким глазам, строго сказала:

— Слишком много людей сразу приходит на явку. Валя, ты сегодня последний день?

Валя объяснила, что она действительно должна была уехать завтра, но может остаться до среды, потому что в среду вечером назначено собрание комитета подрайона и ей придется познакомить меня с организатором района и со всей работой.

Таня спросила, как меня зовут, и, поскольку здесь уже знали меня как Лизу, я так и осталась Лизой.

— Так, — сказала Таня. — Значит, будете приходить ко мне на явку в воскресенье утром. Договоритесь с товарищами, чтобы не создавать у городового подозрений. Организатор вашего подрайона Сергей будет давать вам поручения. Адреса возьмете у Вали. А теперь уходите поодиночке.

Я ушла первая, шепнув Вале, что буду ждать ее у Скорбящей на остановке. Когда я вышла из Семянниковского переулка на проспект, там было много прохожих, и я незаметно вмешалась в их гущу. Я шла не торопясь по мосткам, опустив глаза и перебирая в уме все происшествия дня. Наконец-то мои желания сбылись: я в организации социал-демократов и буду работать в ней.

«А вы кто — большевик или меньшевик?» — вспомнила я слова Кирсанова и подумала, что обязательно надо решить для себя этот вопрос.

Я незаметно дошла до Скорбященской церкви и увидала, что у остановки уже ждал поезд из города, а встречного паровичка еще не было. У разъезда стояло довольно много народу, а из церкви тоже выходили люди: видимо, служба только что кончилась, и из главного выхода плыли на проспект группы богомольцев — мужчины в поддевках, с толстыми животами, женщины, держащие за руку детей. По обеим сторонам дорожки, ведущей в церковь, сидели и стояли нищие — калеки, сгорбленные старики, слепые. Выходящие из церкви крестились и клали мелкие деньги в руки нищим или бросали в шапки, лежащие на земле. Время от времени некоторые из выходящих переходили дорогу и подымались по ступенькам крыльца, над которым висела вывеска «Перепутье»[157]. Оттуда через раскрывающиеся двери вырывались звуки оркестриона. У крыльца уже лежали двое-трое пьяных, тут же прохаживался городовой, важно осматривая проходящих. Показалось, что он внимательно посмотрел на меня, но, к счастью, в это время подошел паровичок, и я немедля заняла место на империале, спиной к городовому.

Паровоз свистнул и двинулся, и я увидела Валю, которая бежала, догоняя наш вагон. Она вскочила на ходу и через минуту уже сидела рядом со мной на империале.

— Ничего, — успокоила она меня. — Я видела, он смотрел на вас. Платок лучше снять. Тут тоже наш подрайон, он называется Стеклянный, — Валя объясняла шепотом под скрежет колес и свистки паровоза.

— А еще какие есть подрайоны?

— Кроме Семянниковского — Фабричный, Александровский, Фарфоровский, Обуховский. Но я это вам все расскажу. Вы куда едете?

Я объяснила, что еду домой, что живу с родителями.

— Можно я поеду с вами? — спросила Валя. — Мне что-то неохота к тетке ехать. Я с теткой живу. У них по воскресеньям гости…

Пока мы доехали до доходного дома Фредерикса, Валя рассказала, что родилась на Дону, что приехала учиться на курсы Лесгафта[158], а живет у тетки. Тетка богатая, вышла замуж за присяжного поверенного, у них там приемы всякие. Тетка не злая, но хочет, чтобы племянница «вращалась в обществе», а Валя терпеть не может этого общества.

— И уйти не могу, старики мои обидятся.