Города и встречи

Тропинка, по которой мы шли, уперлась в широкую многоводную канаву, через которую когда-то были, видимо, проложены мостки. По другую сторону канавы начиналась поляна, заполненная людьми — женщинами в пестрых кофточках и мужчинами в розовых, голубых, желтых косоворотках под пиджаками с брюками, заправленными в высокие сапоги. Кто-то прихватил с собой гармонь, и она заливалась. Многие сидели на траве. Иные громко обменивались приветствиями с вновь пришедшими. Создавалось впечатление веселого бездумного праздника.

Мы с Зиной попытались найти переход через канаву. Зина поставила ногу на бревно, оставшееся от мостика, но оно немедленно ушло под воду, и Зина погрузилась по колено в мутную грязь. Петр Николаевич схватил ее за плечи и вытащил. Что делать?

— Я прежде всего разуюсь, — сказала Зина, хохоча. — Набрала в новые туфли воды! — Она села на пенек и стала выливать воду поочередно из каждого башмака.

— Лучше прыгнуть, девочки, — сказал Петр Николаевич, — разбегайтесь.

За канавой раздался звучный молодой голос:

— Товарищи, поздравляю вас всех с праздником Первого мая!

— Абрам! — сказал Кирсанов. — Вот послушайте, как он говорит!

Мы решили послушать речь, сидя на обочине канавы. У Абрама был красивый и звонкий голос, доносившийся свободно и до нас, и до самых дальних концов поляны. Такого оратора я слышала впервые!

Небольшого роста, с откинутой назад буйной шевелюрой темных волос, с открытым лбом, в косоворотке и куртке, расстегнутой на груди, он производил впечатление какой-то большой открытой силы, внутреннего напора. От него веяло убежденностью, которая заражала всякого, кто слушал его. Он говорил о том, что во всех уголках земного шара собираются сегодня рабочие, чтобы отпраздновать день международной солидарности. В одних странах они уже завоевали право собираться и отмечать этот день, свой день, а в других, как в России, еще идет жестокая борьба за человеческие права для всех людей. Но мы победим, товарищи!

Мы с увлечением слушали его. Но на поляне началось какое-то замешательство: люди посматривали в сторону дороги и уходили в лес, стараясь скрыться. Мы тоже посмотрели в сторону дороги и увидели, что по ней от реки мчалась группа всадников. «Казаки! Уходите в разные стороны!» Мы узнали голос Сергея, организатора нашего подрайона.

— Товарищи! Мы победим! — выкрикнул Абрам и спрыгнул с пня, на котором стоял. Участники митинга не успели разойтись, как на поляну на всем скаку влетел отряд казаков, размахивающих нагайками. Кирсанов увлек меня и Зину вглубь леса и велел нам лечь в мох. Мы слышали крики и брань казаков, визг женщин. К счастью, никто, по-видимому, не попытался перепрыгнуть через нашу канаву. Люди разбежались в разные стороны, кое-кто скрылся в монастыре, куда казаки не рискнули заявиться. Втроем до позднего вечера пролежали мы в лесу, и, только когда стемнело, Кирсанов перевез нас на левый берег на лодке, неведомо где добытой.

Мы пришли к нему в комнату, переобулись, он дал мне свой пиджак вместо моего насквозь мокрого платка и проводил обеих, Зину и меня, до паровичка. К счастью, папы не было дома. Я узнала это, придя с черного хода, чтобы не звонить и не будоражить всех домашних. Мама подозрительно посмотрела на чужой пиджак, но промолчала. На другой день мы узнали, что никто не был арестован. Митинг в нашем районе можно было считать вполне удачным.

5. Тревожные будни

Пожалуй, празднование Первого мая было последним спокойным днем моей работы за Невской заставой. 2 мая я прочла в газете про обыск у руководителя социал-демократической фракции Думы Озола[166], узнала, что полиция рылась в помещении фракции. Приехав в «свой район», я выяснила, что в помещении фракции арестовали некоторых партийных работников, но кого именно — еще неизвестно[167]. К тому времени связь рабочих Питера со своей фракцией была тесной, и каждый день туда приезжали представители районов. В тот день Сергей, организатор нашего подрайона, не ночевал дома, и на явке Таня, секретарь района, сообщила мне, что, видимо, он попал в облаву при обыске в помещении думской фракции. Она добавила, что вместо него будет работать товарищ Иван, продолжая оставаться организатором у ткачих в Палевском. Иван был эстонец, огромного роста, заросший бородой и вообще лесного вида человек. Но из-под спутанных волос его гривы смотрели проницательно ярко-синие и наивные глаза, которые внезапно зажигались необоримым упрямством. Ребята рассказывали, что он был приговорен к каторге за организацию крестьянских восстаний в Прибалтийском крае и совершил рискованный побег. Он хорошо говорил по-русски, но с легким эстонским акцентом, что не мешало ему отлично объясняться с рабочими. Ивана любили. Зина хорошо с ним ладила, понимая с полуслова.