Города и встречи

У Алексинского был высокий, громкий голос, и мне не пришлось подходить близко, чтобы услышать его речь. Он говорил об отношении к буржуазным партиям в Думе, разоблачал кадетов, которые чуть было не заключили соглашения с правыми, и ругал меньшевиков. Я читала в газете отчеты о его выступлениях, но только теперь поняла, как действовали его резкие, отточенные фразы. Люди слушали внимательно, изредка прерывая его возмущенным возгласом или гулом одобрения, когда он отпускал особенно меткую остроту.

— Слишком кричит, — встревожился Миша, — пойду скажу ему. А вы глядите в оба, не идет ли полиция.

Миша ушел, а я стала напряженно вглядываться в неяркий свет, идущий со стороны города. Один раз мне показалось, что к нам движется группа каких-то людей, но вскоре глаза привыкли к полутьме. Вокруг было тихо-тихо, и даже гул голосов, доносившийся оттуда, где шло собрание, умолк. А вскоре, должно быть, все стали расходиться, потому что фигуры людей, возникая за моей спиной, соскальзывали с насыпи и направлялись к городу. Вскоре появился Миша вместе с Алексинским и Федей. Мы двинулись по направлению к заводу, но Алексинский простился и быстро пошел в сторону железнодорожного полотна, видимо, чтобы пройти другой дорогой.

Организатором нашего подрайона был товарищ Сергей — под этой кличкой мы все его знали, а настоящую его фамилию (Комаров) я узнала лишь десятки лет спустя[161]

. Он был студентом Технологического института, но жил не в городе, а за Невской заставой, на Хрустальной улице, что позволяло ему встречаться с ребятами в любое время, не навлекая на себя никаких подозрений. После собраний он часто уходил с ними в чайную «Перепутье», где можно было посидеть, подробно поговорить, завести знакомства. Мне же посещение трактира и даже чайной было недоступно, — в то время женщины не ходили по трактирам и чайным. Если наше собрание затягивалось, Петр Николаевич Кирсанов всегда провожал меня до паровичка, так как вечером ходить одной по Шлиссельбургскому тракту было небезопасно. За Невской заставой уже разгуливали молодцы из Союза русского народа, как они себя называли. Заставские рабочие вели с ними жестокую борьбу и старались их осадить. Однако полиция поощряла «союзников» — у них было еще характерное название «черная сотня», — и они, не смея проявлять себя днем, буйствовали с наступлением вечерней темноты, особенно возле трактиров и чайных.

Петербургский комитет партии призвал рабочих отпраздновать Первое мая 1907 года, где возможно, прекращением работ и митингами. Начальство же запретило митинги под угрозой закрытия казенных заводов. О забастовке не могло быть и речи. Невский районный комитет организовал митинг на правом берегу Невы, «у Киновея»[162] (ребята рассказали мне, что Киновейский монастырь, расположенный на правом берегу Невы, издавна был местом ссылки самых строптивых и охальных монахов Петербургской епархии, а потому полиция боится наводить там порядок и предпочитает даже не проникать в окрестности монастыря, в окружающий его лесок).

Первого мая (разумеется, по старому стилю) я надела специально сшитую мной ситцевую красную кофточку и по обычному маршруту отправилась в свой Семянниковский подрайон. Петр Николаевич ждал меня. Вместе с Зиной Козиненко[163]

, секретарем Палевского подрайона, черноглазой веселой украинкой, слушательницей естественного отделения курсов Лесгафта, мы подошли к парому, соединяющему правый и левый берег Невы, и устроились на скамейке. Кирсанов был в своем праздничном костюме, Зина в пестром платье, а я скрывала красную блузку под старым маминым платком.

На пароме кроме нас было еще несколько человек, среди них знакомый Петра Николаевича конторщик со своей барышней. Правый берег Невы был весь зеленый: здесь уже выросла трава, которой мы почти не видели в городе, а среди нее желтела куриная слепота, на кустах ольшаника распускались листочки, в лицо нам веял свежий благоуханный весенний ветер. Петр Николаевич повел нас по дороге, к моему удивлению, почти безлюдной. Конторщик со своей барышней тоже направлялись в монастырь, и Петр Николаевич, чтобы отстать от них, предложил нам свернуть в сторону и будто бы зайти к каким-то его знакомым.

Мы сделали большой крюк, забрались в лес, топкий и сырой, прошли насквозь через какие-то заросли и наконец увидели справа купола Киновейского монастыря. Довольно долго добирались мы до места, где предполагался митинг, попали в болото и, обходя его, только издали видели, как люди густо шли по дороге, ведущей к реке. Откуда они взялись, было непонятно. Петр Николаевич объяснил, что есть перевоз прямо к монастырю, да и многие переправлялись на лодках.

— Кто будет говорить? Алексинский? — спросила я.

— Нет, — сказала Зина, — Алексинский выбран на съезд[164] и уехал за границу. Будет выступать товарищ Абрам[165].