Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон

Ему пришлось ездить туда раз пять-шесть, он толкал перед собой по две набитые до краев тележки, и финальный счет, общую сумму которого я предпочла не выяснять, представлял собою причудливый список, чем-то напоминающий головокружительные описи из «Жизни способа употребления»[3].

В дом мы прибыли одновременно с волной холода, температура в квартире не превышала десяти градусов. Наш домовладелец, который отсиживался зимой во Флориде, забыл установить вторые оконные рамы. И пока их все-таки ставили, нам пришлось спасаться в гостинице «Фермонт». С пятого этажа, на котором находился наш трехместный номер, была видна большая площадь перед церковью, где два года спустя террорист взорвет бомбы и погибнут три марафонца.

Эти дни запомнились каким-то невероятным покоем, какой бывает во время сильных холодов, и почти пустыми улицами. Редкие прохожие ускоряли шаг, кутаясь в шарфы и воротники. По телевизору говорили о беспрецедентных температурах и невиданных осадках (снежный покров достигал десяти сантиметров – для Монреаля это сущая ерунда, но Бостон был совершенно неприспособлен для таких испытаний), и на экране нон-стоп крутили абсурдные картинки: снегоуборочная машина, загоревшаяся посреди улицы и перегородившая важную магистраль. Ансамбль памятников площади Копли-сквера сквозь заледеневшие окна почему-то напоминал Кремль.

Когда после установки вторых рам мы вернулись, температура в квартире оказалась выше всего на несколько градусов. Отодвинув маскировочный экран радиатора отопления, мы обнаружили, что тяжелые чугунные калориферы были просто-напросто сняты во время ремонтных работ. Предполагалось, что тонкие трубы с горячей водой, проложенные по стенам, должны были обогревать четыре этажа. Я не говорю уже о том, что прибор центрального отопления, не справляясь со своей задачей, время от времени перегревался и переставал работать.

Помню, как, дрожа от холода, натянув на голову шапочку, а на ноги сапоги, я недоуменно разглядывала длинные пустые коробки, в которых должны были находиться радиаторы. Рабочие, разукрасившие все позолотой, устроив зонированное освещение, в этой роскошной квартире просто убрали отопление.

* * *

Когда квартиру обставили мебелью, остались удручающе голые стены. Я заказала по интернету репродукции старинных ботанических гравюр (Brassica, Beta vulgaris, Carota[4]

) для украшения кухни и столовой, а еще несколько ярких постеров; среди них – голова страуса с жемчужным ожерельем на шее и довольно запутанная композиция Пикассо, на которую я не обращала особого внимания, пока двухлетняя Зое не заметила с серьезным видом: «Художник сам себя нарисовал», и только тогда я поняла, что это и в самом деле автопортрет у мольберта. Обман удался: почти можно было поверить, будто здесь кто-то живет.

А еще мы привезли из Монреаля большую афишу выставки Питера Дойга[5] в Музее изобразительных искусств, название которой – «Нет чужих земель» – представлялось мне чем-то вроде обещания или жизненной программы. И потом, мне казалось, что, разместив слово «Монреаль» большими буквами на стене бостонской квартиры, я словно показываю этому городу нос. Афиша была два на два метра и, прикрепленная синим скотчем к штукатурке, все равно не прилегала к стене плотно. Ночью, когда мы спали, афиша то и дело отваливалась, и каждое утро я находила ее возле дивана свернутой в рулон.

* * *

Как-то вечером мы с мамой гуляли по Тремонт-стрит, толкая перед собой коляску с тепло закутанной дочерью. Мы шли мимо винных лавок и гастрономов, модных ресторанов и баров. Я смотрела на витрины с ясным ощущением, что нахожусь где-то вне

всего этого, не в силах объяснить самой себе почему. Вдруг через приоткрытую дверь я заметила несколько небольших картинок на кирпичной стене.

Это были не гравюры, не коллажи, а вырванные из старинных книг страницы, на которых художник где карандашом, а где черными чернилами изобразил значки, напоминавшие буквы забытого алфавита. На той, что привлекала мое внимание, был нарисован большой шар, увенчанный цепочкой крошечных формул. Я поднялась на второй этаж, чтобы спросить цену.

Хозяйка согласилась продать мне картинку, но только после того, как выставка закроется. Она попросила мой номер телефона, а у меня его не было. Мы условились, что я вернусь дней через десять. Перед уходом я купила старинную латунную фигурку сверчка с одним чуть повисшим усиком, ужасно дорогую. Вертя ее между пальцами, я все время повторяла: сверчок за очагом и думала о китайцах, которые в сказках держали насекомых в маленьких деревянных коробочках.

Когда через год мы оставили эту квартиру и окончательно перебрались в Утрмон, сверчок и гравюра были упакованы в коробки с другими вещами и отправлены на склад на временное хранение. Я не помню ни композиции, ни тем более названия этого произведения – кажется, «Истинный север»? Во всяком случае, смысл был в том, чтобы держаться избранного курса.