Господин барон

— Это что такое?! — Здоровенный черный козел под коленом орал и пытался вывернуться, держать приходилось крепко, животное… да какое там — Зверь весил килограмм восемьдесят и очень старался спихнуть меня.

— Простите, Александэр, забыл вас предупредить! — Старик выглядывал из-за двери, явно не веря в то, что я смогу удержать рогатого агрессора. — Вчера вечером привезли пополнение. Лучший производитель, породистый медалист!

— Медалист?! Я ему сейчас объясню его место в этом замке!

Рыча от злости на солнце, туристов, козлов, туристов, себя и проклятых туристов я схватил мерзавца за рог, приподнял, не давая ему опереться копытами и вывернуться, протащил по двору и пинком загнал извивающееся от ненависти к людям животное в сарай, быстро закрыв дверь.

Изнутри сразу же раздалось зловещее меканье и чьи-то жалобные вопли, стена содрогнулась под тяжелым ударом, а потом все стихло.

Черт. Ну, ничего. Волонтеров у нас теперь много, одним больше, одним меньше… Сам я туда не полезу!

Фон Шнитце, задумчиво глядевший на происходящее с крыльца, похоже, разделял мои мысли.

Туристы снова зааплодировали.

Ладно, сделаем вид, что это такой подвид корриды, специально под эскенландские реалии. Плечо холодило ветерком, любимая рубашка, теплая, в клеточку, была разорвана… Зачем, ну зачем я ее надел? Теперь другую покупать, мучаться, выбирая, привыкать неделями, и она все равно будет не такой удобной!

— Ну, Александэр, не стоит так переживать. Это только козел, и ваш пинок ему не очень повредил.

От моего мрачного взгляда старика шатнуло. Он тут же откашлялся и перевел тему:

— Господин барон, вашего суда ждет задержанный.

— Что, в городе не могли найти, кому разобраться?

— Тут очень сложный вопрос. Видите ли, этот молодой человек был задержан за сомнительные высказывания и назвался вашим личным врагом.

— Когда я успел ему навредить?

— Он утверждает, что двадцать три года назад, за пять лет до его рождения. Он, видите ли, националист.

Да что ж за утро такое, то козлы, то националисты! У них тут слет по интересам? Дружно сговорились портить мне утро?!

— Эгельберт, подробности!

Таковые были: некий парнишка, на одну восьмую эск, решил, что барон-иностранец это оскорбление его национальных чувств. Поэтому он стал бродить по городу, раздавать листовки с призывами к свержению и доводами о необходимости немедленного восстания против меня. Гравштайнцы радовались твердым убеждениям у столь молодого человека, но ничуть не поддерживали его стремлений. Вчера, в тот момент, когда я с гостем устроили состязания по бегу на руках по крепостной стене (победил фон Виндифрош, но лишь потому что я все время держал его за ноги, не давая упасть вниз), отважный наци решил перейти от слов к делу и решительно вышел на площадь с флагом и моей фотографией (той, где я добрый), которую и сжег под пение все той же «Победили мы».

Задержали его за нарушение пожарной безопасности, но уже в участке он заставил полицейских переоформить протокол, убедив в наличии политической составляющей. Поскольку в политику моя стража лезть не желала, то отважного, но слегка неразумного юношу сбагрили мне.

Теперь этот организм заявлял, что он — идейный борец за демократию и не пожалеет жизни, чтобы изгнать проклятого захватчика. Или чтобы обратить внимание зарубежной общественности на происходящие в городе ущемления национальных чувств.

Так-с, преступника однозначно требуется наказать, для пресечения. Но насилие — не наш метод, особенно в судебной практике. Не стоит создавать прецеденты, будем править разумно и справедливо. Вроде бы я видел решение во время недавней прогулки по городу.

— Эгельберт, вы хорошо знаете горожан?

Управляющий поднял вопросительно бровь и кивнул.

— Тогда найдите… — и я продиктовал приметы запомнившейся дамы.

Думаю, следующие сорок минут сильно разочаровали борца с иноземной тиранией. Сторожил его всего один стражник, сам тиран ушел в тень, где и присел на лавочке, а проклятый пособник проклятого барона вообще занялся какой-то хозяйственной деятельностью, то и дело проносясь по двору в разных направлениях, уткнувшись носом в папку с бумагами. Немного обнадежили подсудимого туристы, с удовольствием фотографирующие и его, и тирана, и стены, и красивые цветы в палисаднике, и дверь сарая, и ту симпатичную птичку на камне… и вообще, почему так мало внимания к жертве произвола?!

Думаю, он скоро начал бы жаловаться на это, но тут вернулся фон Шнитце с названной мною дамой, и суд возобновился.

Собственно, он тут же и закончился вынесением приговора. Очень удивившего всех собравшихся.

Семидесятишестилетняя фру Янсен, во всей красе своих ста двадцати килограмм, с сомнением оглядела жертву.

— Вот этого?

Хулиган смотрел то на нее, с ужасом, то на меня, с мольбою.

— Да, фру Янсен. От души! Тридцать раз.

Почтенная фру тоненько хихикнула и потерла руки, отчего привязанного передернуло.