Господин Пунтила и его слуга Матти

Эмма-самогонщица. Откуда же можно знать, в каком настроении они тебя встретят? Когда хорошенько насосутся, они шутят и щиплют тебя где попало. Вырываться приходится, а то совсем распояшутся и затащут тебя тут же в малинник. А то вдруг им что-то заскочит в печенку, и они готовы звать полицию. У меня в башмаке, кажется, гвоздь торчит.

Телефонистка. И подметка отваливается.

Коровница.

Не для таких дорог наши башмаки сшиты.

Эмма-самогонщица. Совсем истрепала башмаки, а они должны бы еще год послужить. Мне бы камешек найти.

Все садятся.

(Забивает гвоздь в башмаке.)

Вот я и говорю, нельзя на господ рассчитывать. Они то такие, то эдакие, а потом опять такие. Вот, например, полицмейстерша часто посылала за мной среди ночи, чтобы я массировала ей ноги – они у нее отекали. И каждый раз она была разная – смотря как поладит с мужем. У него что-то там было со служанкой. Когда она мне раз подарила шоколад, я уж знала, что он эту служанку прогнал. А потом он, верно, опять с ней спутался, потому что полицмейстерша сразу позабыла, сколько раз я ее массировала – шесть или десять. Такая скверная память у нее вдруг сделалась.

Фармацевтка. Иногда у них память бывает чересчур хорошая. Вроде как у нашего Пекка-американца. Он там нажил состояние, а через двадцать лет вернулся к родным. Они были до того бедные – у моей матери картофельную шелуху выклянчивали. А когда он приехал, они его угостили жареной телятиной, чтобы задобрить. А он телятину съел и давай вспоминать, как он когда-то одолжил бабушке двадцать марок. И все только головой покачивал, жалел, что им так плохо приходится, даже долг отдать не могут.

Телефонистка. Это они умеют. Ну да ведь с чего-то им и надо богатеть. Вот у нас зимой в тысяча девятьсот восьмом году один помещик хотел ночью перейти озеро по льду. Он знал, что где-то есть полынья, так он мужику, который его вел, велел идти двенадцать километров впереди дорогу пробовать. Обещал ему за это лошадь подарить. Вот они дошли до середины, и тут помещик говорит: «Если доведешь до берега и я не провалюсь, получишь теленка». Потом показались огни деревни, и он сказал: «Ты уж постарайся – часы заработаешь». Когда до берега оставалось шагов пятьдесят, он уже стал говорить о мешке картошки. А как добрались до места, дал он ему одну марку и говорит: «Долго же ты, брат, провозился!» Мы, глупые, не разбираемся в господских штучках. А что же? Они ведь с виду такие же люди, как мы. Вот мы и попадаемся. Были бы они похожи на медведей или гадюк, мы бы уж как-нибудь поостереглись.

Фармацевтка

. Не надо с ними шутки шутить. И брать у них ничего не надо!

Эмма-самогонщица. Ничего не брать! Как же это: ведь у них в руках все, а у нас – ничего. Попробуй-ка ничего не взять у реки, когда пить хочется!

Фармацевтка. Да, что-то здорово пить хочется.

Коровница.

Мне тоже.

Телефонистка. Мы всегда в накладе остаемся.

Коровница. В Каузале одна связалась с хозяйским сыном, где она батрачила. Он сделал ей ребенка, а на суде в Хельсинки от всего отрекся, чтобы не платить алиментов. Ее мать взяла адвоката, и тот все его письма из армии выложил на стол судье. Письма были такие, что из них все было ясно. И он должен был получить свои пять лет за лжесвидетельство. Но только судья начал читать первое – нарочно медленно стал читать, – она сразу говорит: давайте письма обратно. Никаких алиментов ей и не присудили. Идет она из суда, слезы ручьем текут, мать сердится, а он хохочет. Вот она какая, любовь!

Телефонистка. Ну и глупо ничего с них не брать.