Господин следователь. Книга четвертая

Но думаю, что лишних вопросов не возникнет. Суду и так придется тяжко. Ему же придется заслушивать человек пятнадцать. Не исключено, что я допросил бы и больше, но пришел знак свыше — закончилась бумага! И та, что в виде отпечатанных бланков для протоколов, и та, что просто формата А3. (Мы на ней пишем сгибая пополам, а потом разрезаем.) Такой в деревне не бывает, она без надобности. Наверное, если бы озадачил волостного старшину, тот бы нашел мне какие-нибудь листы из ученических тетрадей, но для титулярного советника побираться — уронить лицо. Тем более, что и чернила у меня тоже подошли к концу. И вставочки в перьевые ручки поисписались и даже песочек, который у нас вместо промокашки, закончился. Так что, мы уезжаем и пусть деревня вздохнет с облегчением. Пусть и объели мы местное население, зато всем иным и прочим наука — не желаете кормить постояльцев, ведите себя прилично, законы империи не нарушай. Так что, наше присутствие в Паче следует записать в перечень профилактических мероприятий. Жаль, в отчетной графе этого пункта нет, а то бы мы написали.

При возвращении ехали в несколько ином порядке. Впереди сани с Фролом Егорушкиным и канцеляристом Ильей.

Последние три дня Фрол был непривычно серьезен и грустен из-а утраты — прицепил обе свои награды на шинель (а ведь клятвенно обещал по бабам не бегать!), из-за чего снова остался с одной только серебряной медалью за русско-турецкую войну. Копия «аннинской» медали за беспорочную службу, которую он по моему совету заказал у какого-то череповецкого «ювелира», развалилась на мелкие кусочки. Не то сплав мороза не выдержал (хотя, не такой уж и сильный, не больше минус двадцати), не то изначально он был некачественным, хрен его знает.

Но в день отъезда Егорушкин повеселел. Понятно — скоро домой, к красоткам своим, заждавшимся. Заодно и мужья нашего Дон Жуана поджидают, поленья готовят. А с медалью он разберется. Сходит к ювелиру, попеняет тому (надеюсь, не чрезмерно?) за плохое качество дубликата медали, закажет новую.

Фрол в день отъезда вообще развернул бурную деятельность. Он даже сена в дорогу запас с избытком — копну поставил и половину розвальней завалил. Дескать — может и пригодится, если не здесь, так в Череповце лошадки схрумкают.

По центру маленького обоза ехали розвальни, на которых Федор Смирнов и младший городовой Савушкин везут раскольницу. Савушкин за возчика, а Смирнов за конвоира. Дарью Ларионову я решил отвезти в Окружную тюрьму. А что еще с ней делать? Оставлять убийцу под домашним арестом или подпиской о невыезде? Нет уж, пусть сидит в тюрьме.

На последних санях ехало начальство, а вожжи держал в руках отставной статский советник.

Бедный Михаил Терентьевич поначалу скучал больше всех. У нас хоть какое-то дело нашлось — мне допросы чинить, городовым за подследственными бегать, а исправнику руководить, а доктору-то каково? И в Череповец в одиночестве эскулап не хотел возвращаться, хотя предлагали. Бедолага с тоски отправился в местный фельдшерско-акушерский пункт и начал вести прием больных. Чем уж он там лечил, если лекарств никаких нет, даже карболки[2], не знаю, но народ, услышав, что в Паче объявился городской «дохтур», да еще и бесплатный, поперся на прием сразу. Возможно, все лечение заключалось в добрых советах или рецепте на самое ходовое лекарство, типа — «три капли зубровки на стакан перцовки», но кому-то и помогло.

Зато старый армейский лекарь сумел спасти жизнь мальчишке, напоровшемуся животом на зубья деревянной бороны — что-то обрезал, где-то почистил, а потом сшил и распоротые кишки, и живот. И, самое главное — сделал все очень быстро и безо всякой анестезии.

— В нашем деле так, — посмеиваясь объяснял доктор.— Чем быстрее отрежешь да зашьешь, тем меньше раненый мучается. Бывало, что руки и ноги за минуту-две отрезать приходилось. Если дольше — так помрет не от раны, а от скальпеля.

Когда уезжали, мальчишка был еще жив. Федышинский же заявил, что если не помер в первые два дня, да ничего не загноилось, так и выживет. Ну, дай-то бог!

В придорожном трактире было решено сделать небольшой привал. Лошадей распрягать не стали, но водички им попить, овса пожевать задали.

Когда мы вошли внутрь, первое, что я уловил — вкуснющий запах горохового супа. И с мясом! Принюхавшись, определил, что это свинина. Гороховый суп со свининой — это же мечта, песня, сказка.

— А ведь когда в Пачу ехали, только постное было, — озадаченно сказал я.

— Так оно всегда так и бывает — в первые два дня пост строго блюдут, потом начинается… — хмыкнул исправник, осторожно подталкивая меня в сторону «господской» половины, куда убежал доктор.

Ну, это да, так оно всегда и бывает. С постами, как с диетой. Первые пару дней бдим, соблюдаем, потом уже потихонечку ищем оправданий для послабления. А трактир здесь придорожный, народа много, а ямщикам, извозчикам и тому люду, что они возят, кушать хочется. А в дороге, как уже говорилось, послабления дозволительны.А хочешь пост соблюдать — так пожалуйста, имеется и постная пища.

— А арестантка наша?