Господин следователь. Книга четвертая

— А про пест-то как догадался? — сурово спросила женщина.

От сердца отлегло. Похоже, что колется-таки.

— Так чего тут гадать? — хмыкнул я. — Я поначалу думал — камень был, утюг. Но от их удара рана будет и шире, и глубже. А там, на лице у вашего покойного мужа, все аккуратно, словно швея иголкой ткнула. Понятно, что иголка большая… Подумал-подумал, да и понял, что больше и нечем. Вот, посмотрите, — взял я пест в обе руки, демонстрируя. — Чтобы ударить между глаз — да еще, чтобы так точно, именно в нос, не промахнуться, тут и глазомер должен хорошим быть, и движение отточенное. Не всякий солдат сумеет. Поэтому я и спрашиваю — не ходили ли вы на медведя? Чтобы бурого одним ударом завалить, не только сила нужна, но и расчет.

— Я в девках когда была, возле самой Шексны жила, — усмехнулась раскольница. — Семья большая, едоков много. Мы с отцом по ночам щуку гарпуном били.

— Однако, — с уважением покачал я головой. С трудом себе представляю — как можно в воде поразить рыбу гарпуном? Я бы не смог. Даже если щука стоит неподвижно, не попаду. А уж если она плывет!

— Ганька тебе много еще рассказала?

Много, не много, это пока тайна следствия. Меня задело другое. В принципе, я уже привык, что крестьяне ко мне обращаются на ты. Раньше на ты и к царям обращались. Когда у нас обращение на вы появилось? Где-то во второй половине восемнадцатого века? Но раскольница общается со мной так, словно я ее непутевый сын или внук. Нет, так нельзя.

— Дарья Осиповна, я к вам по имени и отчеству обращаюсь, а вы ко мне — словно к пустому месту. Я вам представился. Если вы позабыли, так я повторю, что меня зовут Иваном Александровичем.

— Молод ты еще, да соплив, чтобы тебя с вичем именовать, — хмыкнула старуха. — По возрасту ты моему Тимошке ровня, а то и младше.

— Сына своего как угодно зовите — хоть Тимошкой, хоть Тимкой, а ко мне извольте обращаться, как положено. Не желаете по имени и отчеству звать, обращайтесь — господин следователь, либо ваше благородие. Я вам не сын, не сосед, а чиновник государев.

— А что мне будет, если я тебя Ванькой стану звать? Пращуры мои перед начальниками не дрожали, на костер шли, со святой молитвой. И тебя я не испугаюсь. А что чиновник, так чин еще никому не ума, ни возраста не добавлял.

Упрямая бабка. И что с такой поделать? Требовать от нее уважения к моему чину глупо. Но главное сейчас самому не сорваться.

Осторожно подбирая слова, ответил:

— Ванькой, конечно, вы меня назвать можете, не выпорют за это и язык не отрежут. Времена у нас другие. И где это видано, чтобы старуху пороли? Но ваше упрямство какое-то детское. Знаете, кого вы мне сейчас напоминаете?

— Кого? — настороженно спросила старуха.

— Не зрелую женщину пятидесяти с лишним лет, не мать семейства, а девку. Лет так… двенадцати или тринадцати. К четырнадцати девки — если их пороть иногда, умнее становятся.

Мне стало немного смешно. Я отчего-то смотрел на старую раскольницу — ну да, пятьдесят с небольшим, а видел упрямую девчонку- подростка, которая упорствует не от надобности, а из упрямства или из вредности.

— И заявление ваше — мол, пращуры перед начальством не дрожали, тоже странное. Если бы вашего пращура на костер отправили, вас бы на свете не было. Разве не так? И вот еще что… Я очень уважаю и Морозову, и Урусову. И Аввакума Петрова. Есть их за что уважать! Феодосия Прокофьевна, боярыня Морозова, на смерть пошла из-за того, что с самим царем не боялась спорить. И протопоп Аввакум на костер пошел за старую веру. Они же у вас к лику святых причислены, верно? Хотите меня Ванькой звать? Да на здоровье. От меня не убудет, а вы своим хамством со святыми людьми не сравнитесь. Вы, Дарья Осиповна, обычная уголовница, убийца мужа, которая зачем-то себя со святыми людьми сравнивает, да еще и выкобенивается.

От моей гневной тирады старая раскольница побледнела.

— Кто выкобенивается?

— Так не Агата же Кристи, а Дарья Осиповна выкобенивается. И выкобенивается без надобности и без нужды, а по дурости своей. Разве я не прав? Убила мужа из-за какой-то бабы, а теперь из себя ревнителя благочестия строит. С каких это пор уголовницы ревнителями заделались?

— Да я… — выдохнула Дарья. Тяжело задышав, сказала: — Мужа я убила, потому что он веру дедов и прадедов хотел отринуть…

— Стоп-стоп, Дарья Осиповна, пожалуйста, помедленнее, я записываю.

— Записывай, — фыркнула раскольница. Потом добавила ядовито: — Не торопись, Иван Александрыч, нам уже спешить некуда…

— Вот, теперь вижу, что вы и на самом деле зрелая женщина, — похвалил я бабулю.

Ну, коли прорвало запруду, теперь вода хлынет. В том смысле — что раскольница начнет-таки говорить правду, а не упрямиться, как осел. Или ослица. Наверняка ослицы не менее упрямы, чем ослы.