Гостеприимный кардинал

– Говорят о вещах, которые имеют завершенный вид. А я не считаю, что мое творчество завершено, я не хочу пока считать его завершенным и поэтому и не говорю о нем. Оно в процессе становления, скажем, еще лет на сто, посмотрим… А сейчас что вы хотите услышать от меня?

 – Что вы читаете, какие книги оказали на вас влияние?

– Первые книги я читал, конечно же, в полном одиночестве в то время, когда был еще школьником. Я тогда находился в поиске, скорее плыл по течению. Я читал все, что попадало мне в руки. Примерно в первом классе гимназии я имел счастье познакомиться с Камбуроглу, исследователем истории, с этим мудрым человеком. Мне посчастливилось прочитать его «Путешественника в прошлое», который тогда только вышел. Саливер переиздал зарубежных и греческих писателей. Он взял серии Василиу, Ганьяриса и прочих старинных издателей, дополнил их новыми обложками: красными для зарубежных писателей и синими – для греческих. Обложки были новыми, а книги старыми – такой он провернул трюк. Это были люди из народа, но они делали дело. И именно там он издал «Путешественника в прошлое». Когда я сказал об этом Камбуроглу, он с ума сошел от радости, не ожидал от молоденького мальчика. Я ему сказал, что занимаюсь литературой, показал ему мои сочинения. Он посмотрел и сам посоветовал мне читать крупных писателей. Тогда, еще будучи гимназистом, я читал «Красное и черное» Стендаля в переводе Петроса Хариса, достаточно хорошем, читабельном. Этот роман свел меня с ума. Затем Толстой, «Война и мир», Достоевский, «Преступление и наказание», «Отверженные» Виктора Гюго. Весь текст. Мало кто читал ту главу, в которой анализируется слово «дерьмо». Как сейчас помню, хоть с тех пор я ее не перечитывал. Он говорит: «Сдавайтесь, о бравые французы», а Каброн отвечает: «Дерьмо!» И дальше он пишет на эту тему целую диссертацию, превозносит это слово. Не думайте, что Гюго – презренный писатель, каким многие его считают, у него есть сюжеты, есть разные штуки. Затем я читал Сервантеса, первый том которого прекрасно перевел Костас Картеос, поэт, а перевод второго тома он сделал совместно с Иатриду. Эта книга была в библиотеке моего отца, он покупал ее в отдельных листах у Нумаса. Первым чтением для меня стали большие книги, романы. Некоторые утверждают, что я не люблю романов, что терпеть не могу этот жанр, – это не так, это недопонимание. Все это происходило в первые годы учебы в гимназии, в 1938–1939 гг.

 – Вы начали писать уже тогда, что случилось с текстами того времени?

– Мне жаль, что я их порвал в каком-то приступе отчаяния, на меня иногда находит. Жаль не потому, что там было что-то особенное, а потому что Камбуроглу – а ему тогда уже было девяносто лет – согласился почитать записки какого-то школьника. Затем я начал учить французский и потихоньку стал читать в оригинале, Флобера например. Но первые книги я читал на греческом. Не стоит презирать переводы, даже «Мадам Бовари» в переводе Феотокиса достаточно хороша. Затем я открыл и других писателей, таких как Стриндберг.

 – Что именно у Стриндберга?

– Сначала я в очень молодом возрасте прочитал «Одинокого» в переводе Хрисафиса. Это не роман, это большой рассказ, очень странный, оказавший на меня большое влияние. Герой рассказа решил не разговаривать год и смотрел на все из окна, у него и бинокль был. Невероятный писатель. Также я читал в переводе кое-какие его пьесы и «Ад», а затем постепенно и все его так называемые комнатные пьесы, которые он писал для своего театра, – они самые лучшие. Его последнее: «Пеликан», «Материнская любовь» и др. Он из тех, кто действительно оказал на меня влияние, это кажется странным, но это правда. У него есть «своеобразие», о котором говорил Энгонопулос, любопытство. Вы знаете, что он был еще и художником? Он был изобретателем, естествоведом, фотографом. Его эрудиция была бесконечна: он был и мистиком, и реалистом – кем угодно, и натуралистом тоже, – у него было много граней. Он занимался всеми жанрами, писал и сюрреалистические тексты, и романы, и рассказы, и… он был неисчерпаем. Стриндберг был любим целой плеядой гораздо более молодых писателей, таких как Кафка. Кафка его обожал, говорил: «Этот великий Стриндберг, эти страницы он стяжал силой кулака». В числе других его почитателей Бергман, Блок, который говорил, что нужно изучать его с почтением, что эта работа обновляет утомленные души. У него невообразимая энергия. Неуловимая.