Гостеприимный кардинал

Но я забыл упомянуть еще кое-кого из этого периода, кто был для меня хлебом насущным. Что бы я ни читал, я всегда возвращался к Чехову и Пападиамантису. Чехов, Пападиамантис – это одно и то же, они эквивалентны. Чехова я читал с детства, вместе с другими великими русскими писателями. Я прочел все существующие переводы на греческий язык, многие были достаточно хороши, о некоторых сегодня никто не знает. Помимо Коралии Макри, был еще Ставрос Канонидис и другие, которым я, конечно, благодарен. Через один такой перевод в журнале «Гестия» я впервые познакомился с Бабелем.

 – Что восхищает вас в Чехове?

– У него есть сила передачи. Некоторые его рассказы я мог не перечитывать, скажем, двадцать лет, но я отчетливо их помню, потому что они отпечатались внутри меня. У него невероятная сила передачи, но прежде всего – человечность.

 – У Пападиамантиса вы находите то же самое?

– Пападиамантис более сложный, у него больше беспокойства, чем у Чехова, хоть это и незаметно.

 – В чем вы видите это беспокойство?

– В длине фразы. Когда ты видишь фразу, у которой нет точки и она занимает всю страницу, становится понятно, что человек находится во власти беспокойства, он не настолько спокоен, как кажется. Мы все смешали в кучу, все разом сказали. Итак, мы говорили о Чехове: он был моим повседневным чтением. И сейчас, когда я расстраиваюсь, что ничего не могу читать, беру рассказ Чехова – и мне становится лучше. Он Писатель с большой буквы, он Друг с большой буквы. Ты как будто читаешь не писателя. К русским писателям я питаю большую слабость. У Тургенева есть замечательные вещи. Может, он немного старомоден в описаниях, но он сочинил шедевры. Гончаров. Есть еще один писатель, который оказал огромное влияние на меня в молодости, – это Андреев. У него экспрессивная фраза, в ней есть такие немного странные фигуры. Главное время этого писателя пришлось на тридцатые годы. В Греции было опубликовано множество его рассказов и театральные пьесы: «Дневник Сатаны», «Семь повешенных», очень хороший рассказ «Иуда Искариот». Это произвело на меня большое впечатление, потому что было моим первым читательским опытом. Но у него такое яркое письмо, что я его надолго отложил, а сейчас недавно снова перечитал. Он выдающийся писатель. Но, конечно, не одного уровня с Бабелем. Бабель – один из величайших писателей, замечательный прозаик, великий стилист. И еще на меня оказал тогда огромное влияние Всеволод Гаршин. Он написал очень красивый рассказ «Красный цветок». Герой этого рассказа, душевнобольной, видел из тюрьмы цветок и думал, что в нем сосредоточилось все мировое зло. Болезненные рассказы, но он выдающийся писатель. Вот кого я читал в молодости. И еще я достаточно много читал Горького. Мне очень нравятся его литературные воспоминания. Рассказы у него не очень… но он был личностью. Нужно упомянуть и Алексея Ремизова, он писал в таком жанре, в котором смешиваются сновидения и реальность, но все это обладает великим волшебством. Еще одна книга, которая мне запомнилась, – «Перед восходом солнца» Михаила Зощенко. Он был писателем-юмористом, но когда его возраст приблизился к сорока, он осознал, что почти всю свою жизнь был несчастен, жил в депрессии, сам не зная почему. Он решил найти истоки своей меланхолии. Чтобы добиться этого, он и начинает вспоминать события своей жизни и доходит до детства, до младенчества. Но и там он не обнаруживает ничего подозрительного, книга остается без вывода, а причина тоски скрывается во времени до начала, до того, как взойдет солнце. Но нам дается шанс взять в руки книгу, через которую с невообразимой простотой проходит вся царская и вся революционная Россия. Маленькие зарисовки жизни, чудесные зарисовки.

 – Вы часто упоминаете и Бунина.

– С Буниным меня познакомил Котзиулас, который перевел с французского пару рассказов в «Новогреческой словесности», еще тогда. Он же познакомил меня с Гоголем. Котзиулас – еще один мой учитель, он тоже очень хорош.

 – Когда вы встретились с Котзиуласом?

– В 1940 году. Я отправил в «Новогреческую словесность» два рассказа, он ответил мне письмом, потом мы познакомились лично. Котзиулас был не только хорошим поэтом – пусть и традиционным, но настоящим, – он был еще и хорошим критиком и понимал очень много. Он говорил мне о Диккенсе, был помешан на нем. Он перевел «Большие надежды». Чтение подразумевает не одну книгу, а много книг: берешь что-то то отсюда, то оттуда. В разное время каждый из писателей давал мне что-то свое.