Гостьи

Квартира встретила меня желанной тишиной и прохладой. Я поставил у порога чемодан и прошел в комнату. Сел на свой диван. Где ж силы-то взять? Даже с дивана встать их нет, даже не нашлось их, чтобы с соседом на лестничной площадке поздороваться. Когда так устал, тяжелей всего даются слова. Тяжелей самых тяжелых мыслей. Аня-то понятно, примет меня безо всяких слов, объяснений, извинений. Тихо обрадуется мне. Может и Рома примет, может и он обрадуется. Ну а мне, где взять силы, чтобы им обрадоваться?

Устал я. Еще там, у моря, все в тягость стало. Всего много, все шумно, все суетно. Мне одного себя-то много, а тут попутчица, а тут ребенок. Ребенок это вообще уже было через край.

Даже здесь казалось всего много. В поисках пустоты я выкинул из дома все лишние вещи: избавился от телевизора, огромного архива, старых фотографий и прочих безделушек. Обрился наголо. Отказался от приготовления пищи. Ибо запахи страшнее вещей, от них так просто не избавиться. Оставил только кофе и вино. Может и их не следовало. Но я слаб. Я вырвал добрую часть листов из этой желтой тетради, лишь бы в ней стало больше пустоты.

А вот с книгами оказалось сложнее. Были и те, что я не читал, а хранил; из тех, что дарили практически не одну не открыл; были чужие, что брал почитать и не вернул; были те, что читал да не понравились; были и любимые, и дорогие… Если уж и к ним подойти с позиции одержимости пустой, то перебрав, стоило оставить с дюжину. Но рука не поднялась. Я пробовал, правда.

Пришла Аня, открыла дверь своим ключом. С порога поняла, что я дома. Тихо, медленно, как кошка, прошла в комнату. Молча приняла изменения в моем жилище, во мне.

Да и ты изменилась, Аня. Я мог, пользуясь знаниями, накопленными за долгую медицинскую практику, объяснить каждую твою морщинку. Но нечем было объяснить, как они, вовсе ненужные твоему лицу, мне оказались дороги. А глаза твои не изменились – нежные, мягкие. Ты никогда по-другому не смотрела на меня. Стоишь, улыбаешься мне, сдерживаешь слезы. Я вернулся, пусть и не к тебе, но вернулся.

Мы пили чай с песочным печеньем, говорили о Юге, и она осталась на ночь. В последний раз спала со мной в одной постели. Больше не было магии. Остались тела, движения, но совсем не осталось нас.

9

Встал рано. Это не сложно, когда волнуешься о предстоящем даже во сне. Конечно, было опасение, что Роман может опять не приехать, но моя решимость была сильнее всяких опасений. Я тщательно привел себя в порядок – принял душ, долго чистил зубы, надел чистые носки. Выпил только кофе, чтобы от меня ничем больше не пахло. Стою у окна, волнуюсь.

Подъехала машина. Это Роман. Сердце бешено заколотилось. Он не стал подниматься, позвонил, я в трубку сразу:

– Я уже выхожу.

А он мне:

– Хорошо, не забудьте документы.

Задело меня, конечно. Может и нужно было что-то колкое сказать в ответ, но я ведь и впрямь был уже у порога, готовый выходить, а мой рюкзак с документами оставался лежать на диване. Я вернулся за ним, не разуваясь. На секунду замер на пороге. Сказал вслух: «Вернусь твоим хозяином». И подавив в себе желание сбежать вниз по лестнице, ровным, размеренным шагом спустился к машине.

Роман вышел он мне навстречу.

– Доброе утро.

– Здрасте.

– Ну, все взяли? Поехали?

Веселый такой, улыбается мне.

Я кивнул. Решил с ним не любезничать. Ведет себя, как ни в чем не бывало. А он все-таки не единожды нарушил свое слово.

Сели в машину, тронулись.

Еду, молчу, ну вроде с важным видом.

– Не заскучали? – спрашивает и снова улыбается.

– Все в порядке.

– Жена у меня в роддоме. Роды сложные. Пришлось помотаться. Вы не сердитесь?

Я, конечно, опешил. Нужно, наверное, поздравить, просить все ли в порядке. Или нет, улыбается, значит точно в порядке. Лучше узнать девочка или мальчик. Но как такое спросишь?

– Нет, – отвечаю.

Нотариусом оказалась строгого вида женщина, в очках, прям училка. Я по привычке начал ее боятся. Потом думаю – брось Пашка, мы же не в школе. И плечи так расправил, но робость не прошла.

Она нам:

– Доброе утро.

Роман ей в ответ. Я молчу.

Она предложила присесть, указала на стулья. Мы сели.

– Наследство? – уточнила.

Но думаю, это формальность. Думаю, она нас ждала. Уж очень на вид она собранная.

– Завещание, – уточнил Роман.

Роман подал ей через стол документы. Сигнализировал мне, чтобы я сделал тоже самое со своими. Я снял со спины рюкзак, который мне очень мешал сидеть на стуле. От волнения молнии не слушались, но я их победил и трясущейся рукой подал собранную мамой папку.

Она разложила документы на столе, изучает. А я прошу себя расслабиться: привыкай, Пашка, дела делать, а то стыдно… Убрал напряженный взгляд с нотариуса, огляделся. Все чистенько, новенько. Ламинат, покрытые кремовой эмульсией стены, на них календарь, сертификаты в рамочках, в углу диспенсер с водой, кактус у монитора, за спиной женщины на тумбочке стакан.

– А вы кем приходитесь Гончарову Алексею Васильевичу?

Я молниеносно перевожу растерянный взгляд со стакана обратно на нотариуса, и уже было открыл рот, силясь сказать «сын», но ответил Роман:

– Брат.